что в Шотландии уже после поголовного истребления большого ястреба, коршуна и орлана-белохвоста беркут все еще держался, хотя рыночная цена на его яйца доходила до пяти фунтов.

Перечень плейстоценовых птиц, сохранившихся в Калифорнии, свидетельствует, что беркут и в те времена был распространен тут более других птиц.

Тем не менее даже ему трудно выжить в условиях систематического, продолжительного истребления с самолета в таком ограниченном ареале его обитания, как нагорье Дейвиса, Гуадалупские горы и другие небольшие районы, включая расположенные в большой излучине реки Рио-Гранде.

Война, объявленная какому-либо виду, уносит до тысячи птиц в год плюс почти столько же птенцов, причем используется новейшая технология. Начиная с каменной эры оружие войны и оружие охоты неотделимы друг от друга. Люди научились убивать себе подобных в масштабах, угрожающих существованию нашего собственного вида. В перерывах же между войнами мы обращаем развитую технологию убийства и обретенные военные навыки против животных. Соревнование методов ведения войны и способов охоты привело не только к созданию невероятно изобретательного оружия, но и к ожесточению сознания, привыкшего к самым дьявольским способам использования плодов человеческого ума.

Китобойные экспедиции теперь проводятся с тщательностью морских операций против вражеской страны. Оптические приборы, дальнобойное оружие, самолеты, радары, радиосвязь и т. д., сопутствующие человеческой бойне, с легкостью применяются и против живой природы в экономических или спортивных целях. И тем не менее в самом ужасном положении находятся те животные, которых признали вредными. Охотники-спортсмены прекрасно организованы, в том числе на международном уровне; они заинтересованы в сохранении дичи и, как ни парадоксально, активно участвуют в охране животных. Ведь если не прекратить бесконтрольную охоту на кашалота, он будет истреблен в течение ближайших нескольких лет. Коммерческие интересы заставили китодобывающие государства выработать общие правила, которые позволят дать длительную отсрочку его полному истреблению. Так под давлением выгоды пробуждается совесть.

Однако те, кто в одиночку борется за сохранение так называемых вредных животных, слывут просто излишне чувствительными натурами. Администрация национальных парков, ряд добровольных организаций — единственный зародыш сопротивления этому зачастую невежественному, безразборному преследованию животных. Они справедливо считают, что истребление любого вида жизни есть катастрофа, а сама воспитательная роль природы незаменима при формировании личности. Увы, у них слишком мало сил для эффективных действий, для того, чтобы громко выразить свой протест.

До наступления эпохи современной технологии у животных всегда было достаточно времени, чтобы распознать новых врагов и выработать способы защиты. Изменения окружающей среды происходили медленно, животные успевали приспособиться. Так, образование болот или их осушение шли постепенно. Теперь же болота осушаются буквально за день, травянистые равнины вдруг превращаются в пахотные поля, физико-географические особенности местности радикально меняются, не оставляя времени на медленные миграционные процессы и прочие способы приспособления природной жизни. Символ убийственного катаклизма — утка, бредущая по иссохшему лугу с выводком недавно вылупившихся утят в безнадежном поиске несуществующего больше пруда.

Дичь, на которую обычно охотятся, научилась держаться на расстоянии от человека. Она пришла к этому не сразу, в течение веков, помня палку и камень, пращу, бумеранг, лук и копье… Теперь же оружие изготовляют тысячи заводов, и оно в любой момент готово обратиться против «рыб больших и всяких животных… и всякой птицы пернатой», которую, как говорит автор Книги Бытия, сотворил Бог… Только человек об этом почему-то забывает.

Тем не менее иногда наблюдаются поразительные примеры приспосабливаемости. Пятьдесят лет назад многие говорили, что колючую проволоку невозможно будет использовать для ограждения пастбищ конного скота. Лошади, в страхе или резвясь, бросались на нее, ранили горло, грудь, а небольшие раны заражались личинками мух. Я помню время, когда на фермах и ранчо Техаса невозможно было сыскать лошадь, не пораненную колючей проволокой.

С появлением автомобилей гужевое движение пришло в беспорядок. Вежливые автомобилисты при виде встречной упряжки лошадей немедленно съезжали с дороги и выключали мотор. Некоторые даже выходили из машины и помогали кучеру провести вперед испуганных упиравшихся и фыркающих лошадей. Процесс привыкания лошадей к автомобилям стоил многих разбитых экипажей и переломанных шей. Раздавались даже громкие требования издать законы, ограничивающие движение автомобилей. Но за полстолетия лошади научились избегать колючей проволоки. Жеребята редко натыкаются на нее. У вида возник новый рефлекс. Домашний скот не боится больше поездов и машин.

Правда, животные — как дикие, так и домашние, — полагаясь на свою скорость, бегут по железной дороге перед поездом, пока он не задавит их: они не способны постичь связь между локомотивом и двумя роковыми для них рельсами. Понять, что локомотив и автомобиль не могут покинуть свой путь, они не в силах.

Не усвоил этого и американский заяц. Инстинкт заставляет его держаться гладкой, ровной поверхности дороги, на которой в природных условиях он обладает преимуществом скорости перед преследователями. Однако, подвергнувшись нападению с воздуха, американский заяц стремится в укрытие. Однажды я видел, как молодой заяц бросался от укрытия к укрытию, чтобы избежать нападения мексиканского сокола. Один владелец ранчо из Вайоминга говорил мне, что американский заяц, пытаясь скрыться от беркута, с открытого места кидается к изгороди и бежит под нею, пока птица не прекратит преследование.

Почти всеобщее правило: молодняк, испытывающий новую для него опасность, в защите подражает взрослому животному. Конечно, это случается чаще со стадными, чем с одиночными животными, и только тогда, когда новая угроза не вступает в противоречие с основными инстинктами. Например, антилопу невозможно научить прятаться от опасности. Она слишком долго полагалась на зрение и скорость. Главное для нее — возможность видеть врагов, она даже не беспокоится, видят ли они ее. Следовательно, являясь ценной дичью, антилопа не выживет в условиях использования стрелкового оружия с радиусом действия, превышающим дальность ее зрения. Но даже до дальнобойного оружия ненасытное любопытство вилорогой антилопы угрожало ей истреблением. Я слышал байки старых охотников о том, как они лежали на привале, задрав ноги вверх, пока любопытная антилопа не подходила на расстояние ружейного выстрела.

Броненосец полагается больше на свои уши и нос, нежели на глаза. У него хороший слух, и, услышав необычный звук, он встает на задние лапы и раскачивается из стороны в сторону, описывая носом широкую дугу, чтобы определить запах возможного врага. Подобная тактика помогает ему в обороне от природных врагов, но очень опасна при пересечении автомобильной дороги. Гул приближающейся машины заставляет его раскачиваться в стойке из стороны в сторону. В таком положении голова броненосца оказывается достаточно высоко, чтобы его сшибло бампером. Если бы он стоял на всех четырех лапах, автомобиль мог бы проехать над ним, не задев его. Сможет ли броненосец когда-нибудь этому научиться? Увы, мне кажется,