Время от времени во время прогулок вокруг лагеря я останавливал взгляд на торжественном пике горы Ливермор. Иногда я глядел на него с другой вершины, но лучше всего любоваться им из глубокого каньона. Именно отсюда, из узкого ущелья, открывается вся красота Ливермора, благородно доминирующего над всем горным массивом и придающего ему единство.

Когда-то я взбирался на эту гору. Метров шестьдесят — на лошади, выше — на своих двоих, а точнее — на четвереньках.

Согласно легенде, один индейский вождь завещал похоронить его здесь, на самой высокой горе, — то ли чтобы стать вечным свидетелем лежащих окрест красот, то ли чтобы приблизиться к счастливому небесному краю, где, по индейской мифологии, каждого ждет самая удачная охота.

Раскопки тут начались в 1895 году под руководством Сьюзен М. Джейнс из Эль-Пасо. В течение двенадцати лет эта героическая леди совершила семь восхождений на вершину Ливермора; ей удалось обнаружить две тысячи наконечников стрел — целый склад оружия. При этом — ни костей, ни предметов церемониального захоронения, почему антропологи и разуверились в том, что Ливермор — место захоронения вождя. Чарльз Ч. Джейнс (Эль-Пасо) и Т. А. Мерил (Форт-Дейвис) описали результаты раскопок, а найденные предметы были переданы в музей педагогического колледжа в Сал-Россе.

Один местный житель рассказывал мне, что некоторое время склоны Ливермора практически не использовались для выпаса — по ним разгуливало много одичавшего скота. Исходную ошибку совершил некий янки из Коннектикута, когда-то приобретший это пастбище. С хозяйством он не справился, годовалые телята у него разбежались и одичали. Пришлось владельцам ранчо нанять ковбоев с крупнокалиберным оружием — для «очистки» Ливермора от ни в чем не повинных животных.

На обратном пути на машине с нагорья Дейвиса я разбил лишь один лагерь для ночевки по дороге от Одессы до Далласа. Поскольку за прошедшие семь месяцев выпало лишь два дюйма осадков, вся растительность, кроме мескитового дерева, была в довольно увядшем состоянии.

С утра никаких птиц вблизи моего лагеря не наблюдалось, и я прошелся с милю до ветряной мельницы. Рядом с ней обнаружил пруд, высохший до дна, а на его краю — bois d’arc, апельсин-оседж. Первые поселенцы пестовали его в тщетной надежде, что оно сможет служить им естественной оградой. Дерево казалось гигантским только в сравнении с карликовой растительностью вокруг. Оно забирало львиную долю влаги из окрестностей пересыхающего пруда — так паразиты процветают на истощенном хозяине; бросало губительную тень на растения, лишенные своего всегдашнего места под солнцем. Апельсин-оседж сразу выделялся своей неуместной, победоносной зеленью, бросающей вызов пыльной и скудной природной растительности.

В его густой тени я вспугнул целое семейство воловьей иволги, купавшееся в грязной воде, — это западная разновидность балтиморской иволги, или балтиморского трупиала. Семейка унеслась в дикой панике — сверкнув желтыми проблесками в серой пустынной растительности. Более смелые, а может быть, более привыкшие к присутствию человека, две бесподобные вилохвостые мухоловки продолжали свои омовения. Изящные птички носились над водой, касаясь ее грудками с легким всплеском, пока их перья не вымокли. Но они все окунали свои перламутровые грудки в тихую воду и вновь взлетали вверх, мелькая оранжево-розовыми, цвета лосося, перышками, выстилающими нижнюю поверхность их крыльев.

Пересмешник-одиночка оккупировал апельсин-оседж, не позволяя никому приближаться к дереву. Даже вилохвостые мухоловки избегали его нешуточных яростных пикирований. В полном соответствии со своим характером пересмешник монополизировал этот единственный оазис тени среди увядающей от зноя природы. Мимо пролетел американский белошеий ворон — вид, заменяющий здесь обычную ворону. Если бы не его голос — не отличить. Но знатока не проведешь: голос белошеего ворона более груб по сравнению с карканьем американской ширококлювой вороны, и звучит так, словно птица «простужена».

Я поплелся назад к лагерю, ощущая бесполезность утренней экскурсии. В небе — ни птицы, на земле — в основном скользкие коричневые мириаподы, ожившие после вчерашнего дождичка. Шагу нельзя было сделать, не наступив на них. Перебирая в памяти события недели, проведенной в горах, я выделил одно. Как-то под вечер я взобрался на высоту около двух тысяч метров. Отсюда открывались все чудные дали этой горной страны, украшенные то одинокими вершинами, то островками дубовых рощиц — ярко-зеленых или голубоватых.

Стоя на вершине, я сознательно напрягал зрение — хотелось разглядеть детали, ведь воздух был столь чист, что расстояние не служило препятствием для изучения очертаний. Кроме того, мне так хотелось дышать тут глубоко-глубоко! Я просто ожил благодаря кислороду и необозримым горным далям.

Даже не имея привычки к наблюдению природы, достаточно чувствовать в себе каплю индейской крови, чтобы праздно, с наслаждением отдаться глубокому созерцанию без всяких умственных усилий, а потом выйти из него посвежевшим. Если уж Уильяму Вордсворту удалось полностью излечить свою ногу одним лишь временным отказом от напряженного поэтического труда, то уж конечно душевные раны легко врачуются простым прекращением на время умственных усилий. Средство особенно действенно в горах, где с отрешенностью йогов человек может погрузиться в тишину заката или загадки мерцающих звезд.

Глава двенадцатая

Беркут

Беркут в нагорье Дейвиса появился в день, когда я уже начал паковаться. Он парил в воздухе, а затем скрылся за одной из вершин невдалеке от лагеря. О беркуте, как ни о какой другой птице, я читал много нелицеприятного. Недаром он часто фигурирует и в истории, и в поэзии, и в романтической прозе.

Беркут нападает на ягнят и потому подвергается истреблению в беспрецедентных масштабах. Овцеводы создали против него целый союз. Достаточно сказать, что для истребления беркута однажды наняли опытного летчика на моноплане, вооруженного обрезанным дробовиком. За два года непрерывных полетов он убил 1875 беркутов. Есть ли еще другой такой пример истребления орлов?

От Гуаделупских гор в штате Нью-Мексико на юго-восток до большой излучины реки Рио-Гранде, на территории триста миль длиной и от пятидесяти до ста миль шириной, простирается горная область умеренной высоты со скалами, каньонами и травянистыми долинами.

Здесь много веков, вплоть до прихода белого человека, беркут, олень, антилопа и толсторогий баран поддерживали равновесие своей численности. Хищники — не только орел, но и волк, рысь и пума — производили естественный отбор, охотясь на слабых, ленивых, неосторожных, больных ягнят и оленят, обладающих нежным мясом, столь любимым орлятами. В отсутствие мяса молодняка родители кормили маленьких орлят кусочками печени, отрываемыми от добычи.

Орлы кормят своих малышей значительно более тщательно, чем некоторые люди. Они приносят им