Мы бросились к ней. Тудор ее поддержал. Они пошли наверхвместе с Гулсум. Я остался в кабинете. Мой пиджак по-прежнему лежал на лицеотца. Я не стал его поднимать, было жутко и страшно. В таком молодом возрасте явдруг стал взрослым, остался без отца.

Усевшись на диван, я тяжело вздохнул. Хорошо, что сюдаприедет этот Абдулмамед, все хлопоты он может взять на себя. Нужно будетподготовить столько документов, устроить перевозку тела, договориться оборганизации траурного митинга в Лондоне и у нас на родине. При одной мысли обэтом у меня начинала болеть голова. Я вдруг понял, что никогда не занималсяподобными вопросами. Я вообще никогда и ничем не занимался по большому счету.Все за меня делал мой отец. Теперь пришло время стать взрослым.

В коридоре послышались шаги. Кто-то спустился по лестнице итеперь входил в кабинет. Я обернулся и удивился. Это была Елена. В руках у нееопять был бокал с джином. Очевидно, алкоголем она снимала стресс. Все-такиЕлена была не абсолютно бессердечным существом, неожиданная смерть человека, скоторым она целовалась еще несколько часов назад, должно быть, сильно еепотрясла. Я подумал, что был несправедлив к ней. Елена вошла в кабинет, чутьпошатываясь, глядя на меня мутными глазами.

– Сидишь? – спросила она. – И не стыдно? У тебя на глазахотца убили, а ты сидишь, как будто ничего не произошло. Мы все сходим с ума. Яспускалась вниз по лестнице и вдруг почувствовала, что на меня кто-то смотрит.Повернулась – никого. Но я уверена, что на меня смотрели.

Впервые за все время она обратилась ко мне на «ты». И японял, что она переживает очень сильно. Мне это показалось естественным и нестоль уж обидным. Лена прошла и села в соседнее кресло. Затем посмотрела на мойпиджак и вдруг беззвучно заплакала. Честное слово, она заплакала. Бокал в ееруке мелко задрожал.

– Почему так? – вдруг спросила она. – Почему такнесправедливо?

– Жизнь вообще штука несправедливая, – заметил я.

– Это нечестно, – вздохнула она, вытирая слезы, – он былтаким мужчиной. Ты ведь его не знал. Он был настоящий мужчина. Во всем. Атеперь вот лежит здесь под твоим пиджаком. – Она снова вытерла набежавшуюслезу. – Вся наша жизнь – одна глупость, – с вызовом заявила чуть позже, поднявголову. Краска растеклась по ее лицу, Елена выглядела немного жалко.

Я молчал, что я мог сказать? У меня болело сердце, когда явспоминал про то, что лежало под пиджаком. У меня сильно стучало сердце.

– Все к чертовой матери! – вдруг с вызовом крикнула Елена. –Все несправедливо. Не имеет значения, как ты живешь. Честно или нечестно. Глупоили умно. Будешь великим математиком или придурком, Александром Македонским илинищим бомжем. Все равно конец один. Только один. И никому не прибавит бог ниодного дня за честную жизнь. Всем дано одинаково. И мерзавцам, и праведникам.Но это нечестно, нечестно!

«Интересно, кем был мой отец? – подумал я. – То, что неправедником, это точно. Но и мерзавцем его вряд ли можно назвать. Скорее он былобычным человеком с обычными людскими слабостями».

Елена сделала несколько судорожных глотков и поставила свойбокал на столик, рядом с бокалом кого-то из мужчин. Я невольно посмотрел нанего.

– Напрасно вы принесли свой бокал, – мягко заметил я. Пустьона говорила мне «ты». Я решил по-прежнему быть с ней на «вы».

– Ты боишься, что меня могут заподозрить? – криво улыбнуласьона. – Мальчик мой, я его не убивала, честное слово.

В этот момент я готов был ей поверить. Я даже простил ей еепокровительственный тон, хотя она была младше меня на несколько лет.

– Ты думаешь, что я могла отравить твоего отца? – спросилаона, всхлипывая. – Скорее я отравила бы тебя. Или твою злючку-жену. Или твоюравнодушную и хитрую мать. Или моего мужа, которого интересуют в жизни толькоденьги, деньги и еще раз деньги. Но не твоего отца.

– Можно подумать, что вам деньги не нужны, – заметил я.

– Нужны, – кивнула она, – очень нужны. Ты не знаешь, чтотакое нищета, мальчик. Ты не сидел на капусте с картошкой, когда до зарплаты утебя в доме всего четыре картофелины на три дня. Ты не знаешь, как это можнотак жить.

Я молчал. Действительно, этого я не знал. В отличие от нее яне рос в общежитии и в коммунальной квартире. Мне повезло больше, чем ей.

– Что ты вообще знаешь о жизни? – Елена тяжело вздохнула,взглянув на свой почти пустой бокал. – Что ты можешь знать? Рос на всемготовом, учился в лучших школах, закончил самый престижный вуз, и тебя сразуженили на девочке из хорошей семьи. Ты знаешь, как тяжело пробиваться в жизни?Когда приезжаешь несчастной девочкой в Москву, где ты никому не нужна? И любоймужчина, к которому ты приходишь за помощью, прежде чем начать с тобойразговор, расстегивает свою ширинку. Скольких я видела вонючих, потных,слюнявых, противных… И всех нужно было ублажать, всем угождать, чтобы остатьсяжить. Просто жить. – Она посмотрела по сторонам и спросила: – Может, нальешьмне коньяка?

– Коньяк лучше не пить, – посоветовал я. Но мне было еепо-настоящему жалко. Поэтому, поднявшись, я налил ей виски в небольшую рюмку.

– Спасибо. – Она выпила виски залпом, с сожалениемпосмотрела на небольшую рюмку и заявила: – Мог бы сразу принести бутылку.

– Не нужно.

– Ладно, не учи. Ты еще сопляк, а лезешь меня учить. Я тебев мамы гожусь.

– По-моему, я старше. – Мне не следовало ей возражать, но ябыстро завожусь. И тоже перешел на «ты». – Тоже мне мамаша нашлась! Ты младшеменя по годам. Или ты исчисляешь свой возраст с учетом твоего опыта? – Иногда ябываю безжалостным. И сам это знаю лучше других.

– Не хами, – махнула она рукой, словно отгоняя меня от себя.– Мы с твоим отцом были большими друзьями.

– Я знаю. – Черт меня дернул вдруг сказать эти два слова!

Елена с некоторым подозрением посмотрела на меня. Наверное,в другое время и в другой обстановке я ни за что не сказал бы подобного.

– Откуда? – Она нахмурилась. Или посчитала, что мой отец могмне что-то рассказать? Но меня было уже не остановить. Она назвала менямальчишкой, решила показать степень своей близости. Что ж, откровенность заоткровенность.

– Я вас видел. – И даже сам удивился, как легко это у меняполучилось. Просто взял и сказал. А может, потому что был на взводе? Я ведьтоже немало выпил. Сначала вино за столом, потом коньяк в кабинете.

– Где? – шепотом спросила она.

– Сегодня днем, в спальне моих родителей. – Я смотрел нанее, полагая, что она начнет краснеть или стыдиться. Но Елена радостнозасмеялась. Беззвучно и как-то особенно радостно, хотя слезы еще блестели на еересницах.

– Значит, ты подглядывал?