не видит себя.

В воздухе повисло безмолвие.

Люди в толпе боязливо отворачивались друг от друга.

Ахим с трудом выбрался со двора. Спотыкаясь на неровной дороге, разбивая в кровь колени и руки, одиноко побрел в сторону своего дома.

Йешуа грустным взглядом проводил его, посмотрел на испуганных селян, словно выискивал кого-то в толпе, и вдруг позвал:

– Порам, сын Феотия, я знаю, ты здесь, подойди. Не опасайся меня.

Иорама словно плетью обожгло вдоль позвоночника. Он стоял в конце толпы за спинами других, но четко расслышал, как Йешуа окликнул, и колени у него дрогнули. Иорама поразило не то, что этот странник знал его имя, ошеломило, зачем он понадобился вдруг. Ведь он был незаметен и тих, никак не проявлял себя.

Иорам втянул голову в плечи так, что она провалилась по самые уши. Часто перебирая ногами, стал пробиваться сквозь толпу. Окружающие изумленно таращились то на него, то на Йешуа. Наконец Иорам протиснулся вперед. Будучи ростом ниже Йешуа, сусликом вытянул вверх подбородок.

В детстве Иорама испугала собака, он стал заикаться, редкое слово мог нормально выговорить. Но приспособился объясняться жестами, отдельными словами, слогами, гримасами и кивками головой. Даже мыслить начал так же. Все, кто знал его, привыкли к такому поведению и к его неприметности.

Йешуа неслышно ступил по сухой земле, приблизился к Иораму, улыбнулся и слегка коснулся пальцами его губ.

Иорам почувствовал, как губы обдало жаром, им наполнился рот. А кожа лица полыхнула густым огнем, побежавшим по горлу, шее, груди и всему телу. Мозг медленно погружался в вязкое раскаленное затмение. Почудилось, что все вокруг закачалось. Но он вытягивал шею, не отрываясь от глаз Йешуа.

Тот убрал пальцы с губ, и уши Иорама поймали негромкие отчетливо произнесенные слова:

– Ты помнишь, Иорам, каким ты был до злополучной встречи с собакой? Страх перед нею до сих пор живет в тебе, он обездвижил твой язык, сковал твою речь. Забудь о нем. Я помогу тебе. Слово исцелит тебя, чтобы все поняли, что должны верить одному, ибо Бог един.

Иорам почувствовал, как тяжелый неповоротливый язык во рту стал легким и неощутимым. В груди появилось нетерпение, мозг зашевелился кипящим сгустком, а изо рта вдруг дробью полетела бесконечная человеческая речь. Она вырвалась наружу.

Глаза и голос Йешуа будто тащили ее из Иорама, требуя:

– Ты можешь, Иорам. Говори, говори, говори!

А тот, как в полузабытьи, широко раскрывал рот и издавал новые звуки.

Но внезапно ощутил, что забыл все слова на свете. Они вылетели из головы, как птицы из гнезда. Ужас перехватил его дыхание. Он затоптался на месте, хватаясь руками за горло, будто пытался сорвать невидимую петлю, перехватившую глотку. Захрипел.

И затем его снова прорвало. Заговорил, шалея от этого. Слова сыпались, как из дырявого мешка, сплетались в предложения. Чувства переполняли. Он крутился волчком. По щекам катились слезы. Ноги ослабли, подкосились, тело обмякло, и он сел на землю, беспрестанно повторяя:

– Я говорю, я говорю, я говорю, – твердил и твердил, никого вокруг не видя.

Йешуа не прерывал, тихо развернулся и скрылся в доме.

Толпа, смешав изумление и страхи, долго не двигалась с места. А затем стала медленно безголосо расходиться. Не оборачиваясь. Только шарканье ног по земле – и все.

Норам еще долго сидел на земле, разговаривал сам с собой.

В тот же день, когда солнце стояло в зените, Йешуа со спутниками покинул дом старого седого Арама. Провожать его вышла семья хозяина и кучка любопытных селян. За пределами селения они стали отставать, останавливаться и поворачивать назад.

Последней остановилась Сусанна. В ней боролись два чувства. Одно толкало вдогонку за Йешуа, второе тянуло вспять к дому. Они разрывали девушку на две половины. И лишь когда путники исчезли за поворотом, Сусанна решилась. Сорвалась с места и, разметая пыль под ногами, пустилась вслед. Догнала, запыхавшаяся и раскрасневшаяся.

Иоанна задержалась, спросила ее:

– Ты хорошо подумала? Это нелегкий путь.

– Я смогу, – выдохнула девушка.

Спутники Йешуа загомонили. Йешуа обернулся, посох в руке на секунду застыл:

– Пускай идет, – разрешил. – Никому не запрещено испытать себя. Пусть сама найдет, где ей лучше.

Дорога была колдобистой. Сусанна шла за Йешуа, прижимаясь к Иоанне. Вскоре сзади затопали тяжелые шаги и раздалось ухающее усталое с одышкой пыхтение. Нагонял старый Арам. Девушка испуганно скукожилась, увидав отца, вцепилась в руку Иоанны.

Йешуа стал, оперся руками на посох, посмотрел на Арама. Тот с хрипом перевел дыхание и с горечью в голосе попросил:

– Не забирай дочь, Йешуа. Кроме нее у нас никого нет. Ты исцелил ее, вернул в дом радость, а теперь забираешь эту радость и оставляешь горе.

Йешуа отрицательно покачал головой:

– Нет, Арам, я не принес в твой дом горе. Я вернул тебе дочь. А теперь она сама избрала.

– Как она может выбирать при живом отце? – воскликнул Арам и сурово посмотрел на дочь. – Дай руку, Сусанна, я отведу тебя домой. Я – отец, ты не должна противиться мне.

Но Сусанна торопливо отступила за спину Иоанны, еще уменьшилась и прошептала испуганно:

– Прости меня, отец.

Арам не ожидал отказа, кровь ударила в лицо, желваки на скулах зашевелились, губы задергались, и он растерялся. Заметался взглядом и вновь обратился к Йешуа:

– Йешуа, скажи ей. Пусть покорится. Сделай еще одно доброе дело. – И глубоко задышал, ожидая ответа.

Йешуа понимал чувства старого Арама и жалел его, но знал, что каждый должен сам делать свой выбор.

– Прими ее выбор, – сказал он Араму.

Тот горько вздохнул, опустил плечи и сгорбился.

Йешуа ковырнул посохом землю, развернулся и двинулся дальше.

Отец Сусанны смотрел сухими глазами в спину удаляющейся дочери, надеясь, что та хотя бы оглянется на него, но Сусанна уходила не оборачиваясь. Повесив голову, он долго стоял на месте, пока все не скрылись с глаз, потом тяжко поплелся в обратный путь.

Вечером того же дня, когда солнце стремительно поплыло к горизонту, Йешуа со спутниками свернул с дороги и расположился на ночлег возле небольшой речки. Впрочем, было бы вернее назвать ее ручьем, потому что она была так узка, что ее можно было перепрыгнуть.

Рассевшись кружком, все наскоро похватали пищу и разбрелись по берегу.

Йешуа примостился у воды, задумался, опустив в нее руку.

Сусанне впервые пришлось устраивать себе постель на голой земле. Иоанна развернула свою подстилку, и они вдвоем притулились на ней.

Начали укладываться спать и остальные.

Еще не улеглась сутолока, как уловили негромкие голоса от дороги. Приближались два человека.

Оба худы, потрепаны и порядком измотаны,