твое тело неподатливо. А когда оно наконец расслабляется достаточно, чтобы откликаться на музыку, то делает это невпопад: зажмурившись, ты поднимаешь руки и мечешься во все стороны. Ты знаешь, что нельзя этого делать — на карнавале объединяются с открытыми глазами, — но, чтобы испытать хотя бы подобие единения, тебе надо их закрыть.

Мощные и глубокие мужские голоса скандируют beat soca; ожерелья на женских грудях подпрыгивают в разных ритмах. Тебя завораживают женщины: у них блестящие от пота лица, ногти кораллового цвета, на бедрах бикини со сверкающей бахромой. Движения их бедер откровенно похотливы, но в них нет ни грамма обольстительной вульгарности, только чувственность и плодовитость.

— Боже мой, — говоришь ты Фелисе, повысив голос, чтобы перекричать шум карнавала, — как подумаю, сколько времени тратят наши одноклассницы, ломая голову, как растопить свои задницы…

Фелиса кивает, посмеиваясь, потом кричит в свою очередь тебе в ухо:

— Сельма дала тебе сиськи и попку, но ее не было с тобой, чтобы научить тебя ими пользоваться.

— Вот. Я не умею танцевать.

— Шестнадцать лет жизни в Верхнем Вест-Сайде погубили в тебе чувство ритма.

— Вот.

Я не умею быть здесь, заявляет твое тело, буйствуя в ритме музыки. Ты невольно спрашиваешь себя, что подумала бы Лили-Роуз, если бы увидела тебя в эту минуту… что подумала бы твоя бабушка Дженка… А Джоэль, кстати? Бывал ли он на карнавале? Во время своих многочисленных поездок в Африку давал ли хоть раз себе волю вот так? Тебе трудно это себе представить.

Ты с размаху врезаешься в другого танцора.

— Эй! Останься с нами, моя красавица! — говорит Фелиса, ловя тебя в объятия.

Следуя за величественным скольжением повозок, колонна движется теперь в направлении парка Франклина. Разноцветные знамена колышутся на ветру, гордо провозглашая родины тех, кто их держит: Барбадос, Пуэрто-Рико, Куба, Гондурас, Доминиканская Республика, Сент-Винсент, Тринидад-и-Тобаго, Ямайка, Гренада… Даже маленькие дети машут флагами.

— Смотри! — восклицает Фелиса, показывая тебе на огромное красно-синее знамя. — Это гаитяне. Французский флаг минус убитый белый!

Почему все выглядят такими счастливыми? — спрашиваешь ты себя, Шейна, на грани обморока.

* * *

КОГДА СНОВА ЗАЖИГАЕТСЯ СВЕТ, К ЦВЕТНЫМ ЖЕНЩИНАМ ПРИСОЕДИНИЛАСЬ НА СЦЕНЕ СОТНЯ БЕЛЫХ МУЖЧИН, ОНИ СТОЯТ ЛИЦОМ К НИМ, ПОПАРНО, СПИНОЙ К ПУБЛИКЕ. ТИШИНА. МУЖЧИНЫ ОДЕТЫ С НОГ ДО ГОЛОВЫ В БЕЛОЕ ИЛИ В КОЛОНИАЛЬНОЕ ХАКИ. С ПЕРВЫМ УДАРОМ ВОЕННОГО БАРАБАНА ОНИ КЛАДУТ РУКИ НА ПЛЕЧИ ДЕВУШЕК И ЖЕНЩИН И ПРИБЛИЖАЮТСЯ К НИМ. ПО МЕРЕ ТОГО КАК БАРАБАННЫЙ БОЙ УСКОРЯЕТСЯ И ПРЕВРАЩАЕТСЯ В МОЩНЫЙ РОКОТ, ОНИ РАССТЕГИВАЮТ ШИРИНКИ И МЕХАНИЧЕСКИ ТРАХАЮТ ЖЕНЩИН В ТЕЧЕНИЕ МИНУТЫ.

СРЕДИ СОТНИ БЕЛЫХ МУЖЧИН МОЖЕТ БЫТЬ И НЕСКОЛЬКО ЦВЕТНЫХ: ЭТО РАБЫ, ИСПОЛЬЗУЕМЫЕ КАК ПРОИЗВОДИТЕЛИ.

ТЕМНОТА.

Манхэттен, 1991

Узнав, что доктор Ферзли предложила Лили-Роуз звонить ей в любое время, Джоэль хмурит брови. Он знает, что это нарушение основных правил психоанализа. Неужели доктор Ферзли считает, что ее пациентка в опасности?

Эта гипотеза оказывается верна. Проснувшись на следующее утро, Джоэль находит вторую половину постели пустой. Открыв дверь в гостиную, он видит ярко-красную ночную рубашку Лили-Роуз, как будто небрежно брошенную на ковер, но ведь Лили-Роуз никогда ничего не разбрасывает. Прежде чем малейшая осознанная мысль успевает оформиться в его мозгу, слова «она умерла» слетают с губ. Нет никакого зазора между этим мгновением и следующим, когда, опустившись подле нее на колени, он щупает ей пульс и набирает 911. «Скорая помощь» везет их в больницу Святого Луки, завывая сиреной.

Только много позже доктор Ферзли сумеет собрать воедино фрагменты истории молодой женщины. Незадолго до попытки самоубийства у нее всплыло воспоминание, связанное с подвалом их дома в ту ночь после вечеринки, тело отца, прижимающееся изо всех сил к ее телу, яростно притиснувшее ее к стиральной машине, потому что он испугался за нее, за безопасность своей маленькой девочки. Затылком она чувствовала дыхание отца, шумное и частое, а его руки, как ремни, опутали ее, яростно завязались вокруг ее торса, слишком крепко сжимая эту восхитительную юную плоть, открывшуюся ему в новом желтом ансамбле в красных цветах. На этот раз все референции на грифельной доске ее «я» были внезапно стерты, и не тело, но разум Лили-Роуз окаменел, превратившись в надгробную плиту, гладкую и пустую, над жизнью без имени, без дат и без мест, на заброшенном кладбище.

Тем временем в больнице Святого Луки четыре часа утра, и, пока врачи делают его жене промывание желудка, заставляя ее исторгнуть водку и валиум, которые она проглотила несколько часов назад, Джоэль размышляет. Конечно, его жене всего тридцать четыре года, и есть еще небольшая надежда, что она сможет зачать, но они пытаются уже пять лет, и их постоянные неудачи ее буквально убивают. «Материнство пойдет ей на пользу, — думает Джоэль. — Позволив ей сосредоточиться на чем-то, кроме нее самой, оно удалит ее от острых предметов внимания, которыми она режет себя ежеминутно. Если бы она могла кормить и любить маленького ребенка, может быть, немного этой любви перешло бы и на нее. Может быть, она сама подарила бы себе немного этой самой любви, которой лишили ее родители, и ощутила бы на себе ее целительную силу. Тогда она снова смогла бы писать, закончила бы диссертацию, вернулась к нормальной жизни… Надо найти способ дать ей ребенка».

Он выходит из палаты жены около десяти утра. Прежде чем покинуть больницу, заходит на сестринский пост, чтобы рассказать о событиях ночи Арете.

— Боже мой, Джоэль, это пугает, — говорит та, качая головой. — У тебя есть время выпить кофе?

Сидя за чашками плохого кофе на Амстердам-авеню, они удрученно обсуждают семейную ситуацию Даррингтонов — Рабенштейнов и составляют список возможных вариантов. Оба знают пары усыновителей, и, стало быть, им известно, что, если только не ехать в сомнительные страны вроде Китая или Румынии, процедура эта дорогая и сложная.

— А ЭКО? — спрашивает Джоэль.

— Нет, дружище, тебе не захочется это делать.

И Арета вкратце рассказывает ему о всех сложностях оплодотворения in vitro: ежедневные гормональные уколы, бесчисленные поездки в клинику на эхографию, анализы крови, извлечение яйцеклетки, подсадка… Мало того что один цикл искусственного оплодотворения стоит восемь тысяч долларов, добавляет она, еще и процент успеха чрезвычайно низок. Многие пары пытаются раз за разом и в конце концов опускают руки. В общем, надо быть готовым выбросить пятьдесят тысяч долларов в окно.

Джоэль вздыхает. В том состоянии, в котором находится Лили-Роуз, невозможно просить ее пройти такую тяжкую процедуру.

Пока они ждут второй чашки скверного кофе, Арета меняет тему. У нее