—Вас только что здесь не было,— констатировала я факт.

—Но теперь-то я здесь,— слегка улыбнувшись, произнёс старик.— Кстати, не поминай всуе. Накликаешь… И ты права — они не нашли Библию, потому что я её забрал. Иначе бы твои травмы выглядели следствием религиозного помешательства.

—А так это просто помешательство,— усмехнулась я.

И вдруг поняла, что он ответил на мои мысли.

Странно, но сейчас я не испытывала страха, несмотря на необъяснимости, окружавшие этого человека. И с каждой секундой всё больше уверялась в мысли, что в клубе видела его. А чем чёрт не шутит? Он ведь был каким-то там экстрасенсом, так что вполне мог маячить призраком вокруг танц-пола. Что же касается внешнего вида — балахон можно было снять, а бороду подстричь…

—А что делать? Обычным людям не дано понять всех причин,— пожал плечами старик, взвесив книгу в руке.— Да, Библия — хорошее оружие во всех смыслах этого слова… И я уже просил, не поминай всуе.

—Кто вы такой?— задала я один из крутившихся в голове вопросов.

—Моё имя ты уже знаешь, и этого пока достаточно. Считай меня своим Хранителем.

—Что-то плохо вы храните!— огрызнулась я, испытав лёгкий укол злости.— Иначе я не валялась бы в больнице, и мне не светила бы психушка! Кто поверит, если я расскажу правду про эту ночь?!

Почему-то мне казалось, что старик понимал, о чём я говорила.

—Ты сама должна была справиться,— подтвердил он мои подозрения.

—Справиться с чем? Что это было?

—Искушение,— обыденно ответил Елизар.— И очень хорошо, что ты не поддалась.

—Что мне с того?— проворчала я в ответ, не получив разумных объяснений.— Я теперь похожа на мумию и даже не знаю из-за чего!

—Зато у тебя свободная душа,— спокойным тоном произнёс старик, никак не отреагировав на моё раздражение.

—Душа, ну-ну… И такая же изгаженная жизнь. Точнее, ещё изгаженнее, чем была…

—Ты могла сделать другой Выбор. Могла согласиться,— мягко напомнил он.

Но от одной мысли о голубом зеркале мне стало плохо.

—Нет уж!— выдохнула я.— А это… Оно вернётся?

—Возможно, но не скоро. Ты дала ей достойный отпор, потому разозлила и потому мучаешься сейчас.

—То есть это повторится?— в ужасе задала я вопрос, но тут же задала другой, который волновал меня больше:— А она — это кто?

—Она — это Тьма.

—Тьма?..— снова удивилась я.

Почему-то ответ старика оставил меня неудовлетворённой. Испытав безмерный ужас, в глубине души я считала, что ночью меня посетила какая-то нечисть: чёрт или же сам дьявол… Даже ответ «Змий», который дала бы моя мама, устроил бы больше, чем слишком размытый термин «Тьма». Возможно, в понимании Елизара он означал не только непроглядный мрак, но и всё тёмное и плохое, что было в мире. Однако он не совсем вписывался в картину, которая сложилась в голове с лёгкой руки мамы и прочитанного текста апокалипсиса. Вернее, картины пока толком и не было. Были лишь разрозненные кусочки головоломки, а старик внёс в них ещё большую путаницу.

—И зачем я понадобилась… «Тьме»?

—Ей нужен каждый.

—Зачем? Начинается апокалипсис?..

—Хватит!— вдруг прервал меня Елизар, словно не желая разговаривать на эту тему.

Старик поднялся со стула, решительно направился ко мне и остановился возле изголовья.

—Об остальном узнаешь позже, а сейчас тебе нужно отдохнуть,— тихо произнёс он, протягивая руку.

—А можно последний вопрос?— с надеждой спросила я, пока он не выкинул очередной фокус.

Не хотелось прекращать разговор, который мог пролить хоть какой-то свет на творившееся в моей жизни безумие. Тем более, что мне необходимо было услышать его ответ. От этого зависело очень многое.

—Да,— кивнул старик.

—К моей маме «Тьма» тоже приходила?

—Приходила,— снова кивнул он.— Твоя мать виновна. Она дала Клятву, и за это Тьма истязает её. Но Выбор не предопределён.

—Что? Какая клятва? Какой выбор?— затараторила я, стараясь хоть как-то утрамбовать в голове ахинею, которую нёс Елизар.

—Свой вопрос ты уже задала,— отрезал он и снова поднял руку.

—Тогда можно просьбу?— взмолилась я.

—Хорошо,— со вздохом позволил Елизар, явно начиная терять терпение.

—Защитите её,— прошептала я.— Защитите мою маму.

—Страдания ведут к Свету… Или к Тьме.

В следующее мгновение он коснулся моего лба указательным пальцем, и, словно взрывной волной, меня отбросило обратно на подушку. Я ослепла. Я больше не видела ни его фигуры, ни больничной палаты — я не видела ничего. Взгляд заволокла красная пелена, в которой периодически возникали яркие вспышки, а боль от порезов заново охватила всё тело, став в сто раз сильнее и в тысячу раз невыносимее. Она пронзила каждую клеточку, пробежалась по каждой мышце, сконцентрировалась в разрезанных нервных окончаниях, заставив их гореть адским огнём.

Зачем он это сделал?!

Зачем вернул боль?!

Зачем усилил её?!

Сквозь пелену тумана до меня донёсся странный, исковерканный звук, сначала глухой, но становившийся с каждой секундой всё громче и громче. Я не сразу поняла, что это был мой голос. Я не просто кричала — я орала на всю больницу, извиваясь в кровати, словно уж на раскалённой сковородке, срывая пластыри, сбивая повязки, заставляя раны раскрываться, а швы расходиться и кровоточить вновь.

На крики прибежала медсестра и попыталась прижать мою голову к подушке. От её прохладных прикосновений стало немного легче, и я чуть успокоилась. Потом рядом с ней возник мужчина, скорее всего врач, зажал мне плечо и сделал какой-то укол. Холодок пробежал по венам, разлившись по всему телу волной облегчения. Боль отступила. Хотелось, чтобы она не возвращалась больше никогда, но я знала, что это было ненадолго. Как только действие обезболивающего пройдёт, она накроет меня с новой силой, и это будет продолжаться до тех пор, пока порезы не заживут.

Я закрыла глаза, упрекая себя за несдержанность и поскуливая от досады.

Физические страдания были мелочью по сравнению с тем, что начнётся теперь. Медсестра уже побежала сообщать отцу. Не успеют они поменять мне повязки, как сюда нагрянет полиция, а мне по-прежнему нечего было им сказать…

—Как ты себя чувствуешь?— спросил мужчина, насильно разлепляя мне веки и водя перед глазами маленьким фонариком.

—Теперь лучше.

Я послушно открыла глаза, но мне пришлось проморгаться, прежде чем я смогла разглядеть его лицо.

Врач был молод. Наверное, ему ещё не стукнуло и тридцати лет, поэтому, скорее всего, он являлся интерном. Вполне себе симпатичным интерном. Смуглым или же сильно загорелым, с заострёнными чертами лица и жгучими карими глазами, похожими на два уголька…