защиту территории, на которой теперь существовали — только бы их не прогнали, только бы разрешали оставаться здесь по гроб жизни, а больше они ничего и не просят. И ведь они получили и имели всё, что мечтали иметь, когда уезжали насовсем, ну, получили — и живите себе, но оказалось, что им, чтобы здесь дышать, жить, обязательно нужна постоянная подпитка: испражнение на всё, что было связано с их прежней, когда-то родной страной. Без этой каждодневной подпитки они переставали чувствовать себя людьми, при этом все они там, в Германии неожиданно и вдруг превратились в глубоко верующих, чтили все православные даты, ездили в храмы, мелко крестились, пришепётывая какие-то молитвы перед выходом из дома. Мерзкое, надо сказать, зрелище, когда вдруг глубоковерующие исходят поносом на бывшую Родину. Зое было совершенно наплевать, какие они люди: хорошие ли, плохие ли, разные ли, уехать на ПМЖ в другую страну было их личным решением, их правом, но видеть, как особи, бывшие соотечественники, добившись всеми силами прекрасной жизни в другой стране, теперь смачно и с радостью плюют в бывшую родную страну — мерзейшее зрелище, от которого хочется мгновенно вознестись ввысь, только бы от них оторваться, только бы ничего общего с ними не иметь. А ведь плевать — это тоже их право, но уж больно с ними рядом находиться оказалось блевотно…

Все последующие дни Зоя выкручивалась, как могла, чтобы только не пойти ни к кому из них в гости, а они настойчиво и радостно через Лену приглашали посмотреть, как они живут, как им теперь сладко и хорошо…Зоя так ни к кому и не пошла, хотя подруга настойчиво звала её, чтобы они вместе сходили в гости к тем, к этим…Она крутилась скользким ужом в вежливых отказах, чтобы не оказывалось времени на гостевые походы, просила подругу передать всем приглашающим извинения и сожаления, и каждый божий день она уезжала рано утром и возвращалась поздно вечером, потому что самостийно ездила по разным городам, в которых действительно хотелось ей побывать, что-то там посмотреть. Она отвечала, что уже наметила себе на каждый новый день поездки то во Франкфурт-на-Майне, то в Бонн, то в Нойшванштайн, то ещё куда-то, чтобы бродить там по площадям, проспектам и улицам, чётко ориентируясь по купленной карте того или иного города, заходить в музеи и в любые интересные ей места. Она оказалась совершенно самоходной, ей не нужны были сопровождающие, даже и Лена. Она совсем свободно уже через день стала обходиться без сопровождения подруги: спокойно ехала на трамвае до вокзала, покупала билет на поезд до нужного ей города туда-обратно и всё у неё получалось, благо её костоломного английского и такого же кургузого французского вполне для таких перемещений хватало, её везде понимали, а она понимала ответы, а что ещё надо путешественнику-одиночке? Она запросто заваливалась в музеи, в театры по вечерам, в магазины, в кафе — не было для неё в этом никаких проблем.

Однажды в выходной Илья и Лена сами вызвались свозить её, а заодно и самим там впервые побывать — в старинный, прекрасный и прославленный университетом и великими именами Гейдельберг, и это было действительно здорово! Была чудесная зимняя погодка, было чудесное новогоднее настроение. Они облазили весь старый замок, истоптали мощёные старые улочки, вкусно пообедали в уютном ресторанчике на главной площади, которая была очень красиво, по-рождественскому и по-новогоднему украшена разноцветными лампочками, фонариками, что стало походить на сказку ближе к вечеру, когда затемнело. Они говорили обо всём на свете, как когда-то в Москве, много фотографировались, много смеялись и вернулись домой счастливо уставшие.

Было ещё сильное впечатление от одной бытовой сценки уже во Франкфурте-на-Майне, куда Зоя приехала одна, как и во все остальные города, не считая Гейдельберга, и только-только выйдя из поезда, Зоя увидела в конце платформы что-то похожее на ярко освещённую будку: там продавали красивые, благоухающие, горячие пончики, и ей очень захотелось заправиться ими. Продавцом в будке служил немолодой дядька с таким несходящим выражением лица, как будто ему невыносимо хотелось убить каждого покупателя. Но Зое очень захотелось аппетитных пончиков, так что она всё же сунулась в окно раздачи, сказала по-аглицки, сколько и каких понов ей надо. Дядька понял, начал закидывать в пакетик заказ, и тут Зоя очень явственно услышала, как этот злой старый кролик на чистейшем русском языке, перемежающемся, разумеется, чистейшим русским матом, бубнит и бормочет себе под нос всё, что он думает и о покупателях пончиков, и о жизни вообще. Он наверняка не предполагал, что Зоя всё слышит, а главное — понимает. И все 5 или 7–8 минут, что он собирал заказ, он бормотал и бормотал…Первой Зоиной реакцией было спросить его, как он здесь оказался, зачем? Но ей хватило секунды, чтобы понять, что делать этого не надо, она почти наверняка знала, что именно услышит. Да и какое ей в сущности было дело, зачем он сюда приехал? Может, у него возникла страшная ситуация с болезнью ребёнка или жены, которых надо было везти на лечение сюда, в Германию, и он, наплевав на свою жизнь, всего себя положил на эту страшную проблему. Может, ещё какая другая, но безвылазная на родине ситуёвина у него выскочила — и вот теперь он здесь, торгует на вокзале пончиками, но жуткую свою семейную проблему как-то решает, при этом жизнь здесь он люто ненавидит, как возненавидел раньше и ту жизнь, которой когда-то жил на бывшей родине. В общем, не захотелось его ни о чём спрашивать, и Зоя вышла с пончиками в город…

И ещё один человек поразил её позже в этом же городе, то есть, больше чем франкфуртский огромный, почерневший от железнодорожной копоти собор у самого выхода из вокзала, больше чем великолепный оперный театр, больше чем впечатляющее суперсовременное здание Европейского центрального банка и даже больше, чем сам скромный домик великого Гёте…Поразившим Зою человеком оказался гардеробщик в домике-музее Гёте. Когда Зоя уже собиралась уходить и намеревалась взять по номерку пальто, она поневоле обратила внимание на то, что этот парень-гардеробщик отвечает на вопросы разным посетителям на разных языках: одним по-немецки (о качестве его немецкого Зоя не могла судить), другим по-английски, третьим по-итальянски (Зоя капельку учила итальянский, так что узнавала этот язык), четвёртым по-испански, а каким-то азиатским людям, которых Зоя совсем не различала между собой, он отвечал «по-азиатски», был ли то китайский, японский или ещё какой восточный язык, Зоя не знала. И тогда она из чистого любопытства решилась на