Снежок и Кумо. До первого у меня ещё дойдет черед, не все сразу, а вот о местонахождении второго я догадывалась. По счастью, сейчас на мне не было ни звенящих серег, ни шуршащих юбок, так что кралась я по дорожкам между прудами тише мыши. Тенью скользила в ночи – от дерева к дереву, от кустика к кустику, пока не добралась до укромного уголка под соснами, где наткнулась давеча на сладкую парочку. И глядь! – они тут как тут. Даже место не потрудились сменить, дурачье. Не то О Цзынь была уверена, что меня до смерти напугала, не то Кумо ей про наш договор объяснил, но сидели они там как ни в чем не бывало.

   На сей раз не ссорились. Устроились на лавочке рука в руке, и воркуют. Пошепчутся чуток – и молчат, в землю таращатся. Печалятся, стало быть. И вот поди – ни лешего я из их слов не понимала, а засмотрелась и заслушалась. То она ему чего-то поет – таким нежным, грустным голоском, точно не королева змеищ перед тобой, а кроткая голубица. То он ей отвечает – строго, непреклонно, но до того тепло, что у меня аж в носу засвербило и слезы на глазах выступили. Даже стало казаться, будто я чего-то начала понимать, как будто слова незнакомого языка в песню складываются. Увлекательнее всякой «Басни земли и ветра», я вам доложу. Аж забыла, чего ради сюда потащилась. Договор он конечно договором, но толком Кумо мне ничего не обещал. А я надеялась услышать, что О Цзынь назовет его по имени – Камичиро. Тогда я точно пойму, что он и есть император, и буду знать, как дальше действовать. Или о приблудах заговорят, и я вдруг поймаю словечко знакомое. Но – нет. Ничего такого. Посидела я, попереживала за них, носом тихонечко похлюпала и поползла обратно. Еще одно дело у меня нынче ночью было. Секретное.

   Целый день я сегодня о нем думала. И утром, и вечером, после того как проснулась, раз за разом возвращалась к этой мысли, крутя ее в уме и так, и так – о том, что случилось вчера на озере.

   Вчера все казалось таким очевидным. В роще живет чудовище, и это из-за него туда запретили ходить. А чтобы сильно народ не пугать, придумали, что она, мол, священная, нельзя осквернять и всякое такое. Узрев в мертвенном свете молнии жуткий белый лик, кто бы на моем месте усомнился, что это страшилище, которое убивает всякого, нарушившего покой его обиталища.

   Однако чем дольше я размышляла, тем больше меня терзали сомнения. С одной стороны, так-то оно так, жуть ещё та. Кто б на моем месте не испугался. Меня и много часов спустя бросало в холодный пот, стоило вспомнить бледное существо с красными глазами, похожее на восставшего мертвеца. Но если хорошенько подумать – даже если оно и мертвец, что плохого он мне сделал-то? Сидел себе, никого не трогал. Я сама к нему заявилась. Он сразу сказал: уходи. Не то чтобы приветливо, но вполне мирно. Не набрасывался, горло перегрызть не пытался.

   И потом: ну какой упырь будет сидеть себе на бережку и рыбку ловить? Вот что мне не давало покоя. Как ни тщилась, ну не могла я себе вообразить душегуба с удочкой. Он ведь даже согласился со мной поделиться. А я что сделала? Обернулась, хотя он просил не делать этого. Протянул мне рыбку – а я развопилась и дала деру.

   Чем подробнее я восстанавливала в памяти случившееся, тем сильнее меня грызла совесть. Человек он или чудовище, пока что все его преступление по отношению ко мне заключалось в том лишь, что я испугалась его уродства. А если бы от меня так шарахались? Как бы я себя чувствовала?

   Крадучись и вздрагивая от каждого шороха, нащупывая дорогу шажок по шажку, я рощей спустилась к воде и подошла к тому камню, за которым вчера удило рыбу чудище.

   - Эй! – севшим от страха и волнения голосом позвала я. – Белый… кто-то! Ты здесь?

   Нет ответа.

   Какая-то часть меня испытала облегчение. По правде сказать, мне потребовалось немало мужества, чтобы собраться с духом и все-таки прийти сюда. Вероятности, что здесь мне грозила опасность, совсем исключать было нельзя. И все-таки я должна была это сделать. Если не ему, то самой себе.

   - Прости, что испугалась тебя вчера, – сказала я в ночь. – Я не хотела тебя обидеть.

   Постояла, подождала. Тишина. Ни голоса, ни вздоха, и даже ветерок не морщит водную гладь.

   - Я тебе блинков принесла, - шепотом сказала я и поставила на камень мису, плотно завернутую в чистую тряпицу. – На одной рыбе скучно, поди. Сама пекла. Они еще теплые. Остывши тоже вкусненькие. Только мису верни потом. Ну как на кухне хватятся.

   И сочтя, что исполнила свой долг, я скорым шагом отправилась восвояси. А то мало ли кто тут водится, кроме белого чудища.

***

Утром я клещом вцепилась в Брунгильду. Во-первых, в надежде, что это поможет мне избежать общества Ворона, во-вторых, дело есть дело: Кумо там или не Кумо, а касаемо приблуд следовало проверить всех императоров. Покамест доказательств у меня не было никаких, одни лишь подозрения. Время идет, сегодня испытание, и вылететь после него я могу как нечего делать.

   После завтрака (я съела заначенные со вчера блины, запила водой и нашла это вполне сносным – глядишь, так и продержусь) я увязалась за Брунгильдой и Зухрой на площадку, где императоры упражнялись в ратном деле. По дороге мы встретили Огонька, и так как Брунгильда и Зухра не чета были каким-нибудь Ферфеткам, они не стали меня от него оттирать, а дали спокойно побеседовать. Я стала расспрашивать красноволосого о его отношениях с приблудами. Только в этом случае повод был такой, что обручье у Огонька отсутствовало, да и других приблуд я при нем не смогла разглядеть. Вот и спросила – почему, мол. Ныне они у всех состоятельных людей водятся, да и не только. Каждый, кто может, что-то себе да приобретет.

   Как к приблудам, так и к разговорам о них Огонек обнаружил совершенное равнодушие.

   - Дурь это все, - сказал он, рубя ладонью воздух в подтверждение своих слов. Шагал так широко, что мне приходилось семенить за ним, будто щенку за волкодавом. – Мужчина должен