Старик выронил глиняную трубку и жалобно взглянул на Роберта.

— Эту ложь вам продиктовали. 7 сентября Джорджа Толбойза у вас не было. Вы были уверены, что сожгли депешу, однако сгорела только ее часть. То, что уцелело, сейчас находится у меня.

При этих словах отставной лейтенант мгновенно протрезвел.

— Что я наделал! — воскликнул он, беспомощно разводя руки. — Господи, что я наделал!

— 7 сентября в два часа дня Джорджа Толбойза, живого и здорового, видели в поместье Одли-Корт в Эссексе.

Старик сидел, не шелохнувшись: ужас сковал его по рукам и ногам.

— 7 сентября в два часа дня, — повторил Роберт Одли, — моего друга, живого и здорового, видели в вышеупомянутом поместье. Но с того дня и часа, я выяснил это, его уже не видел никто. Я опросил всех, кого мог. Увы, никаких надежд. Теперь я знаю: Джордж Толбойз мертв.

— Нет! Нет! Нет! Нет! — внезапно завопил старик. — Ради бога, не говорите таких вещей! Все, что угодно, только не это. Его могли похитить, ему могли дать отступные, чтобы он ушел с чьей-нибудь дороги, но только не это. Он жив! Жив! Жив!

— Я уверен, — неумолимо повторил Роберт Одли, — мой друг не покидал Эссекса. Я уверен: 7 сентября он ушел из жизни.

— Нет! Нет! Ради бога! Вы сами не знаете, что говорите!

— Не беспокойтесь: я отдаю себе отчет в каждом сказанном слове.

— Ах, что же мне делать? Что делать? — запричитал старик, чуть не плача.

Но затем, с трудом приподнявшись и выпрямившись во весь рост, он вдруг не без достоинства — и это было что-то новое в его поведении — сказал:

— Вы не имеете права приходить сюда и вгонять в страх человека, который выпил рюмку и потому не в себе. Не имеете вы на это права, мистер Одли. Полицейский, когда арестовывает вора или, хуже того, убийцу, честно предупреждает — обязан предупредить арестованного о том, что тот не должен утверждать ничего, что можно было бы использовать против него. Закон, сэр, милосерден к подозреваемому. Вы же, сэр, выбрав как раз такое время — такое время, сэр, когда я, против обыкновения, выпил, меж тем как я утверждаю, а люди могут подтвердить, что я по большей части бываю трезв, — так вот, выбрав столь неудобное для меня время, вы являетесь в мой дом — в мой дом, сэр! — и запугиваете меня, на что вы, сэр, не имеете права, никакого права, сэр, так что…

Спазмы сжали горло мистера Молдона, он рухнул в кресло и горько зарыдал.

Нищая, жалкая гостиница, нищий, жалкий старик, сотрясаемый рыданиями… Роберт Одли взглянул на отставного лейтенанта с нескрываемым сочувствием.

«Предвидь я такое заранее, — подумал он, — я бы пощадил старика».

Но едва эта мысль мелькнула в его голове, как он вспомнил о другом человеке — человеке того же возраста, но совсем иного круга, который, знай он сейчас то, что знал Роберт, залился бы куда более горькими слезами. Этот человек — его дядюшка, сэр Майкл.

«Как я безжалостен! — подумал Роберт Одли. — Но нет, это не я, это могучая десница, влекущая меня все далее и далее по темной стезе, о конце которой я не смею и мечтать!»

— Мистер Молдон, — мягко сказал он, — я не прошу у вас прощения за те страдания, что причинил вам мой визит, потому что…

Здесь Роберт умолк: старик плакал, не переставая, и молодой адвокат вынужден был собрать все свои душевные силы, чтобы возобновить свой суровый монолог.

— Есть такая пословица, мистер Молдон: шила в мешке не утаишь. В ней, в этой пословице, заключена старая житейская мудрость, которую люди черпают из собственного опыта, а не из книг. Если я, махнув на все рукой, оставлю своего друга гнить в неведомой могиле, настанет день, и какой-нибудь совершенно чужой человек, слыхом не слыхавший имени Джорджа Толбойза, в силу совершенно невероятного стечения обстоятельств откроет тайну его смерти. Может быть, это случится уже завтра. Может, десять лет спустя. Может быть, тогда, когда на смену нам придет иное поколение, когда рука того, кто совершил преступление, истлеет так же, как тлеет сейчас тот, кого она сразила. Ах, если бы я мог оставить все как есть! Если бы я мог навсегда оставить Англию, чтобы потерять любую, даже самую малую возможность подобрать ключ к этой тайне — я бы оставил ее, оставил с великой радостью! Но в том-то и дело, что я не могу этого: всемогущая десница увлекает меня вперед. Поверьте ради дела, которому я отдал себя без остатка: менее всего я хотел бы вторгаться в вашу жизнь, мистер Молдон. Но я должен это сделать, должен! Если хотите предупредить об этом кого-то, кого это касается, — предупредите. Если тайна, к которой день за днем и час за часом я подбираюсь все ближе, задевает интересы того, кто вам близок, пусть, пока я не настиг этого человека, он исчезнет, заметя за собой все следы! Пусть уезжает из Англии, пусть отправляется, куда глаза глядят — я не стану преследовать его. Но если он не послушает меня — горе ему! Пробьет его час, и, клянусь, я его не пощажу!

Впервые за все время старик осмелился поднять глаза на Роберта Одли. Он поднес к сморщенному лицу рваный носовой платок и сказал:

— Заявляю вам: я не в силах понять, что вы имеете в виду. Заявляю со всей серьезностью: я вас не понимаю, я не верю в то, что Джорджа Толбойза нет в живых!

— Десять лет своей жизни отдал бы я за то, чтобы увидеть его живым, — печально отозвался Роберт. — И потому я скорблю о вас, мистер Молдон, скорблю обо всех нас.

— Я не верю в смерть моего зятя, — упрямо повторил отставной лейтенант. — Я не верю в то, что бедный парень превратился в тлен и прах.

Он снова попытался изобразить неизбывное горе, но получилось это так неловко, что Роберт, глядя на его вымученное фиглярство, смущенно отвел взгляд.

В эту минуту в гостиную вошла миссис Плаусон. Она вела за собой Джорджа Толбойза-младшего. Отмытая рожица мальчугана сияла, как новая монетка.

— Что здесь происходит? — спросила женщина. — Мы все время слышали, как плачет бедный старый джентльмен.

Джорджи вскарабкался к деду на колени и розовой ручонкой вытер слезы на его морщинистом лице.

— Не плачь, дедушка, — сказал мальчик. — Добрый дядя — ювелир заберет мои часы в чистку, и, пока будет их чистить, он даст тебе денег, чтобы заплатить сборщику налогов. Не плачь, дедушка. Пойдем к ювелиру на Хай-стрит, у которого на дверях нарисованы золотые кружочки — в знак того, что он приехал из Ломбар… из Ломбардшира. Пойдем, дедушка.

Малыш вынул из-за пазухи золотые часы, гордый тем, что его талисман так часто выручал его и дедушку в самые трудные минуты жизни. Соскочив с колен деда, он схватил его за руку и потянул к дверям.

— Часы дедушке сегодня не понадобятся, Джорджи, — сказал Роберт Одли.

— Тогда отчего же он такой печальный? — спросил мальчик. — Когда ему нужны часы, он всегда печален и всегда бьет себя по лбу. — Мальчик сжал крохотные кулачки и показал, как ведет себя дед в минуты отчаяния. — При этом он говорит, что она — я думаю, это он говорит про красивую леди, — что она плохо к нему относится. Я тогда говорю ему: «Дедушка, возьми часы», а он берет меня на руки и говорит: «Ах, мой чистый ангел! Разве смогу я ограбить моего ангела?» А потом он плачет, но совсем не так, как сегодня — не так громко, что его слышно даже в коридоре.