— Я предполагаю, что Джорджа Толбойза не стало в сентябре прошлого года.

Девушка по-прежнему сидела не шевелясь.

— Нет-нет, уверяю вас, — повторил Харкурт Толбойз, — вы впали в печальное заблуждение.

— Вы считаете, я заблуждаюсь, утверждая, что вашего сына нет в живых?

— Вот именно, — с многозначительной улыбкой отозвался Харкурт Толбойз. — Его исчезновение — всего лишь хитрая уловка, в этом нет сомнения, но не настолько хитрая, чтобы обвести меня вокруг пальца. Позвольте заметить, мистер Одли, что истинное положение вещей я знаю лучше вас. Во-первых, ваш друг вовсе не умер. Во-вторых, все это он проделал нарочно, чтобы лишний раз поволновать меня и, поиграв на моих отцовских чувствах, добиться прощения. В-третьих, не получит он никакого прощения, как бы ни старался, и лучше всего для него незамедлительно вернуться домой, к тому образу жизни, который соответствует его происхождению.

— Значит, вы всерьез полагаете, что он намеренно скрылся ото всех, кто его знает, чтобы…

— …чтобы повлиять на меня. Зная мою непреклонность, он прекрасно понимает, что обычные меры воздействия не заставят меня изменить моим принципам, и потому придумал нечто необычное. Но сколь бы долго ни просидел он в своем убежище, рано или поздно он все равно поймет, что меня этими фокусами не растрогаешь, и, когда это произойдет, он вернется, непременно вернется. И тогда… Тогда я его прощу. Да, сэр, я прощу его.

Я скажу ему: ты пытался обмануть меня, но я показал тебе, что меня не обманешь; ты пытался напугать меня, но я убедил тебя в том, что меня не напугаешь; ты не верил в мое великодушие, но я покажу тебе, что способен быть великодушным!

Выслушав торжественный монолог почтенного сквайра, Роберт Одли тяжело вздохнул.

— Дай-то бог, чтобы вам представилась возможность высказать все это вашему сыну, — печально промолвил он. — Радуюсь вашему желанию простить его, но, боюсь, вы никогда его не увидите. Мне нужно многое сказать вам на этот счет, мистер Толбойз, но я предпочел бы сделать это с глазу на глаз, — прибавил он, кивнув в сторону девушки.

— Дочери известно мое мнение на сей счет, и потому нет смысла скрывать от нее что-либо.

«Что ж, пусть узнает правду. Если она столь бесстрастна, что упоминание о брате вызывает в ней чувств не больше, чем в мраморной статуе, — пусть услышит самое худшее», — подумал Роберт Одли.

Он достал из кармана несколько бумаг, и среди них — документ, который он составил сразу после исчезновения Джорджа.

— Ваш сын был для меня самым дорогим человеком: я знал его долгие годы, и мы долгие годы шли рука об руку. Кто у него был, кроме меня? Вы его отвергли, жена — единственная женщина, которую он страстно любил, — умерла.

— Дочь нищего пьяницы, — презрительно поморщившись, обронил Харкурт Толбойз.

— Умри он в своей постели, сломленный постигшим его горем, — продолжал Роберт Одли, — я бы оплакал его и, собственными руками закрыв ему глаза, проводил бы его в последний путь. Увы, этого было не дано: чем дальше, тем больше я убеждался в том, что его убили.

— Убили!

Отец и дочь одновременно повторили это ужасное слово. Отец побледнел, как смерть, а дочь спрятала лицо в ладони и сидела, не поднимая головы, до конца разговора.

— Мистер Одли, вы с ума сошли! — воскликнул Харкурт Толбойз. — Вы либо сошли с ума, либо ваш друг прислал вас сюда играть на моих чувствах. Это заговор! Да-да, заговор! А потому я… Я беру назад свои слова о прощении — прощении того, кто когда-то был моим сыном.

— Поверьте, я не стал бы вас тревожить без нужды, сэр. Молю небо, чтобы вы оказались правы, а я — нет. Молю, не смея надеяться на это. Я приехал к вам за советом. Я изложу вам, откровенно и бесстрастно, обстоятельства, вызвавшие у меня определенные подозрения. Если вы скажете, что подозрения мои глупы и безосновательны, я готов, подчинившись вашему суду, прекратить всякие поиски; но если вы велите мне продолжить их — я продолжу.

Тщеславие мистера Харкурта Толбойза получило наконец пищу, которой алкало. Страстный монолог Роберта Одли польстил мистеру Толбойзу до крайности.

— Хорошо, — сказал он, — я готов выслушать все, что вы скажете, и помочь вам всем, что будет в моих силах.

Роберт, подвинув кресло поближе к собеседнику, подробно рассказал мистеру Толбойзу об исчезновении его сына и о том, что так или иначе имело отношение к этому трагическому событию. Харкурт Толбойз слушал Роберта Одли с подчеркнутым вниманием. Клара Толбойз сидела все в той же позе, сгорбившись и не отрывая ладони от лица.

Когда Роберт начал свой рассказ, на часах было четверть двенадцатого. Когда он его закончил, часы пробили ровно двенадцать.

Излагая свою версию событий, он постарался не упоминать о сэре Майкле и леди Одли.

— Итак, сэр, — сказал он, заканчивая беседу, — жду вашего решения. Я пришел к ужасному выводу, но на это, как видите, у меня есть свои резоны. Убеждают ли они вас?

— Нет, не убеждают, — ответил мистер Харкурт Толбойз, втайне гордясь своим упрямством. — Я считаю, как и прежде, что мой сын жив, а его исчезновение — это заговор против меня. Быть жертвой этого заговора я не желаю.

— Значит ли это, что я должен прекратить расследование?

— Я вам вот что скажу: хотите продолжить поиск — продолжайте. Но помните: будущие ваши действия — это ваше личное дело, я к ним не имею никакого касательства.

— Что ж, будь по-вашему, — воскликнул Роберт, резко поднимаясь с места. — С этого дня и часа дело, которому я хотел посвятить всего себя, без остатка, для меня не существует. До свиданья.

Роберт Одли взял шляпу и направился к выходу, мельком взглянув на Клару Толбойз. Девушка по-прежнему сидела в своем углу, закрыв лицо руками.

— Боюсь, вы еще не раз пожалеете о том, что проявили сегодня такое поразительное равнодушие, — сказал Роберт, останавливаясь на пороге.

Он поклонился Харкурту Толбойзу и снова взглянул на Клару, надеясь, что хотя бы сейчас, в последнюю минуту, она попытается задержать его. Увы, она сидела неподвижная, как изваяние.

Харкурт Толбойз позвонил в колокольчик. В дверях появился знакомый слуга. Он проводил Роберта к двери с той бесстрастной торжественностью, с какой осужденных ведут на казнь.

«Как похожа Клара Толбойз на своего отца! — подумал Роберт Одли. — Бедный Джордж, тебе нужен был в этом мире хотя бы один-единственный друг, потому что мало в нем было тех, кто любил тебя!»

Дремал на козлах кучер, дремала лошадь, древняя и облезлая, как и сам экипаж. Поставив ногу на его ступеньку, Роберт Одли окинул взглядом деревья, подстриженные так, словно здесь поработал не садовник, а парикмахер. Он глядел на них, удивляясь, что среди этой самодовольной скуки мог вырасти такой человек, как Джордж, — щедрый, открытый, великодушный, полная противоположность своему отцу. Как мог он выжить здесь и не задохнуться? Может, в том и заключается промысел того, кто превыше наших родителей, того, кто дарует нам души, возвышающие нас до него или ввергающие в бездну ничтожества? Фамильные носы и фамильные подбородки переходят от отца к сыну и от внука к правнуку, подобно цветам, которые вянут осенью, чтобы возродиться весной, но дух, куда более нежный и тонкий, чем ветер, овевающий эти цветы, неподвластен никаким земным законам и послушен лишь той гармонии, в которой проявляет себя Господь.