Талейран чуть иронично спросил:

– Вам не кажется, что и вы виновны в несчастьях, постигших Брюмана?

Я вспыхнула.

– Если и виновна, то невольно.

– Вы многим стали поперек горла, мадам дю Шатлэ, с тех пор, как приехали в Париж.

– Господин де Талейран, не могли бы вы…

Я была взбешена тем, что слышу от него такие обвинения. Уж он-то знает, что я никому не хотела зла. Он прервал меня:

– А не могли бы вы согласиться на обмен?

– Какой обмен? – спросила я озадаченно.

– Обмен «господина де Талейрана» на просто Мориса.

Я невольно улыбнулась. Нельзя сказать, что я ожидала такого предложения, но оно польстило мне. Оно словно усилило то взаимопонимание, которое между нами установилось.

– А прилично ли это будет? – спросила я чуть лукаво. – Никому не известная бретонская дама называет министра иностранных дел просто Морис?

– Скажите лучше, что бретонская дама желает подчеркнуть свою молодость, а мою старость.

Ему было сорок пять, и он, конечно же, шутил. Он и сам не считал себя старым, а я и подавно.

– Хорошо, – сказала я. – Вы тоже можете называть меня Сюзанной.

– Друг мой, да ведь я уже раз десять это сделал.

Он опустился рядом со мной на скамейку. В руках у него была веточка белой сирени. Он осторожно положил ее мне на колени, при этом его рука задержалась на моей руке, затянутой в кружевную митенку.

– Сирень, – проговорил он задумчиво. – Застывшее эхо мая.

– Кто это сказал?

– Это сказал я, моя дорогая. Я тоже немного поэт. Знали бы вы, сколько книг и поэзий я перечитал ребенком в библиотеке коллежа, когда мною днями никто не интересовался.

Он вдруг сжал мою руку, потом отпустил, и вздох вырвался у него из груди. Какое-то легкое волнение вдруг охватило меня. Я впервые отчетливо почувствовала, что очень нравлюсь ему как женщина. Сознание этого, смешанное с благодарностью, которую я испытывала к Талейрану, поразило меня.

– Морис, – прошептала я, коснувшись пальцами его локтя. – Я хочу сказать, что вы мне очень симпатичны.

– М-да? – протянул он иронично. – Я мало кому симпатичен.

– Вы клевещете на себя. Вы сами знаете, как обаятельны.

– Это слова друга? Или, может быть, женщины?

Я невольно смутилась, ибо совсем не ожидала столь дерзкого вопроса. Он не стал настаивать на ответе. Его взгляд очень внимательно изучал мое лицо.

– Знаете, моя милая, очень трудно, будучи в вашем обществе, не замечать того, как вы хороши. Вы просто прекрасны. И я все думаю…

– Что?

– Я думаю, откуда у вас эти глаза? Ну не могут в Бретани появиться такие глаза… Или бретонцы до такой степени изменились?

Я засмеялась.

– А как же ваши досье, дорогой Морис, неужели в них нет данных обо мне?

– Насчет ваших глаз – никаких… Вы же не в отца, в этом нет сомнения.

– Я могу гордиться, сударь. Я для вас загадка. Этим не каждый в Париже может похвастать.

Он продолжал так же внимательно, почти зачарованно смотреть на меня, и я почувствовала, что легкий румянец появляется у меня на щеках.

– Да, эти глаза, – повторил Талейран.– А эти губы…

Его взгляд действительно был прикован к моим губам. Он говорил, и в его голосе была и искренность, и вместе с тем легкая ирония.

– Что это вы так краснеете, дорогая? Не подозревал, что вас так легко смутить. Боже мой, как, должно быть, спокоен за вас муж. Вы так целомудренны.

Я покачала головой, сдерживая смех.

– Ах, Морис, вы иногда бываете дерзки просто до невозможности. Недаром вас называют дьяволом!

– Хромым дьяволом, друг мой, не пытайтесь смягчить применяемые ко мне эпитеты. Или даже хромым бесом.

Помолчав, он скромно добавил:

– А ведь я просто очень влюбчив. И все.

«Надо остановиться, – мелькнула у меня тревожная мысль. – Ведь это уже начало флирта. Надо остановиться, иначе действительно можно далеко зайти. Я ведь очень уязвима сейчас – одинокая, несчастная, словом, соломенная вдова… Не исключено, что этот хромой дьявол этим пользуется. Надо сохранять спокойствие. Но, Боже мой, он действительно слишком симпатичен!»

Останавливаться мне не пришлось. Талейран остановился сам. Выражение его лица изменилось. Он стал серьезным, брови его нахмурились, он снова взялся за трость и поднялся. Потом, метнув на меня довольно колючий взгляд, небрежно спросил:

– Кстати, не могли бы вы дать мне некоторые объяснения по поводу того, что делает Клавьер?

– А что делает Клавьер? – спросила я безмятежно.

– Он хлопочет за вас у Барраса.

– За меня?

– За вашего мужа. Что бы это значило, э?

Я тяжело вздохнула.

– Морис, от вас невозможно ничего скрыть.

– Правильное наблюдение, – сказал он, настороженно глядя на меня.– Ну-ка, объяснитесь.

– Хорошо. Я объяснюсь. Я просто не хотела вам докучать, поэтому не объяснилась раньше.

Полагая, что мне нечего скрывать, я довольно честно рассказала Талейрану о том, что шантажировала Клавьера чуточку больше, чем было условлено. Я хотела спасти не только себя, но и своего мужа.

– Я не могла не воспользоваться ситуацией! – сказала я горячо. – Поймите меня, Морис. Я должна была так поступить. Я же знала, что вам трудно иметь дело с Баррасом. А Клавьеру легко. Да и почему бы мне щадить Клавьера? Я только об одном сожалею…

– О чем?

– Морис, я преувеличила наши с вами отношения. Мне пришлось. Я… словом, я объявила себя вашей любовницей, чтобы он понял, что вы всерьез за меня вступитесь. Повторяю, я сожалею… Если это как-то повлияет на мадам Грант, я…

– Не сожалейте, – резко сказал Талейран. – Мне кажется, весь Париж уверен в том, что вы сказали Клавьеру, и мадам Грант устроила мне не одну сцену по этому поводу.

– Да? – Я ужаснулась. – О, сударь, я не знала, что наши встречи приносят вам столько неприятностей! Может быть…

Для меня и вправду была ужасна мысль о том, что я причиняю вред человеку, который так мне помог.

– Успокойтесь, – прервал он меня. – Мадам Грант покричит и перестанет, я привык к этому. Не думайте больше об этом и не оправдывайтесь. Ваши оправдания задевают меня больше, чем молчание.

Я умолкла, обдумывая последнее замечание. Талейран долго молчал, опираясь на трость и хмурясь. Потом наконец спросил:

– Вы слышали, Клавьер приобрел новый дом в Ренси? На днях там будет большой пикник.