Меня нисколько не задели последние слова – я их просто не расслышала. Случайно вырвавшееся у Ле Пикара имя какой-то Мелинды поразило меня в самое сердце. Бледность разлилась по моему лицу.

– Ах вот как… – протянула я без всякого выражения. – Значит, есть некая леди у Александра в Англии?

– Это все ложь.

– О, без сомнения… Вы хорошо знаете, где ложь и где истина… – Гнев и ревность закипали во мне, я уже не могла сдерживаться. – Так как же вы осмеливаетесь обвинять меня? Ведь если у Александра есть леди, а у меня Клавьер – разве мы не квиты?!

– Черт побери, сударыня! – взревел он. – Вы самая бесстыдная женщина из всех, кого я знаю!

– Это еще ничего! Вы – самый глупый из всех известных мне мужчин, и это куда хуже!

Мы оба опустились уже до заурядного скандала, до личных оскорблений. Я знала, что мне это не идет. И была очень рада, когда граф, скрипя зубами, бросил на меня последний яростный взгляд и вышел, хлопнув дверью так, что задребезжали стекла в окнах.

Потрясенная, я опустилась на стул. Мысли мои путались. Я не знала, с чего начать обдумывать создавшееся положение. Наглое требование Ле Пикара уехать я не принимала в расчет. Я не настолько глупа, чтобы из-за нелепой выходки графа бросить все в тот самый миг, когда до успеха – рукой подать. Вот-вот Александр будет амнистирован. Только добившись удачи, я уеду.

Угрозы Ле Пикара рассказать обо всем герцогу меня тоже сейчас не беспокоили – возможно, потому, что я была слишком уязвлена иными известиями. Известиями о некой леди Мелинде. Я узнала об этом совершенно случайно. И, узнав, не сомневалась, что Александр изменил мне.

Подумать только, в то время, когда я пытаюсь добиться у синих снисхождения для своего мужа, он ухаживает за англичанкой. Он вообще избрал для себя очаровательный образ жизни: несколько недель в году проводит с женой, остальное время он полностью свободен, он развлекается и наслаждается приятным обществом англичанок. И он даже не задумывается, каково мне было в Париже! Последние шесть месяцев я жила среди врагов. Я делала столько неприятных вещей, я шла на многие жертвы – ради него, ради Александра! Я была монахиней. Я почти потеряла свою женскую суть. И вот благодарность – в лице леди Мелинды.

Злые слезы душили меня. Задыхаясь от обиды, я дрожащими пальцами распечатала конверт от Талейрана, порвав при этом письмо. Какое-то время я тупо смотрела на строки, не понимая их смысла, буквы расплывались перед моими глазами. Потом слезы отступили, и я смогла читать. Тон Талейрана даже как-то успокоил меня. Министр писал:

«Милейшая мадам дю Шатлэ, прежде всего, прошу прощения за то, что вмешиваюсь в дела, меня не касающиеся. И все же, зная, что вы в любом туалете выглядите восхитительно, я осмеливаюсь просить вас выбрать для поездки в Ренси голубой цвет. Небесно-голубой, аквамариново-голубой – какой угодно голубой. Учтите это мое пожелание.

Я буду иметь честь заехать за вами в четыре часа пополудни».

Я невольно улыбнулась, узнав, какую заботу проявляет министр о моем внешнем виде. Я знала, что голубой цвет он любит больше всего. Действительно, почему бы мне не сделать ему приятное? Тем более что у меня есть одно великолепное платье, сшитое совсем недавно.

Я утерла слезы и пошла отдавать соответствующие распоряжения. «Все-таки, – решила я, – следует смотреть в будущее. Надо две вещи забыть, а одну исполнить. Забыть о Ле Пикаре и леди Мелинде. Исполнить свою задачу до конца. Именно об этом и стоит сейчас думать».

А потом меня ждет Бретань и только Бретань. Одно это слово было огромным утешением.

5

Карета быстро мчалась по дороге, петляющей между ярко зеленеющими хлебами. Утром был дождь, но, хотя земля высохла, в воздухе оставалась прохлада – очень приятная в нынешний жаркий май. Голубые цветы льна и васильки мелькали то тут, то там на обочине. Ласточки с писком реяли над полями. Солнце было мягкое, ласковое – как раз для пикника.

Мне, впрочем, было все равно, удастся этот пикник у Клавьера или не удастся. Я ехала туда лишь затем, чтобы продемонстрировать банкиру мою дружбу с министром, да еще потому, что Талейран сообщил мне, что, возможно, на приеме будет сам Баррас. Это позволяло надеяться, что все будет решено именно сегодня. Ради этого стоило поехать даже к Клавьеру.

– Нам сразу станет ясна обстановка, – произнес Талейран, мягко пожимая мне руку, которую я вот уже полчаса не отнимала. – Мы оглядимся вокруг и поймем, удался ли тот шантаж, который вы замыслили. С вашей стороны это было рискованно – грозить Клавьеру мной, в то время как я ни о чем подобном не думал.

Внимательно присматриваясь к нему, я сделала вывод, что Морис сегодня не в духе. Он вел себя любезно, как и прежде, но что-то напряженное было в его обращении. Он говорил со мной и в то же время думал еще о чем-то.

– Вас что-то тревожит? Скажите мне, – попросила я.

Пожав плечами, он медленно рассказал о том, как на днях обнаружил, что его собственный секретарь играет роль шпиона в министерстве и приставлен к нему, Талейрану, кем-то из директоров. Министр давно подозревал, что кто-то доносит на него, и был настороже. Он и предположить не мог, что доносчиком является сам секретарь.

– И что же вы сделали с ним? – спросила я.

– О, дорогая моя, что же я мог сделать? Я вызвал его, пожурил, выплатил ему жалованье и уволил.

– По крайней мере, он не нанес вам большого вреда?

Талейран усмехнулся.

– Друг мой, у меня дело поставлено солидно. То, что я имею причины скрывать, известно только мне и никому другому.

Помолчав, он с раздражением добавил:

– Черт бы побрал этих господ директоров. Я таких вещей не прощаю.

Эта фраза прозвучала довольно зловеще, и я даже слегка пожалела «господ директоров», предвидя, что в недалеком будущем они станут жертвами коварства Талейрана.

– Мне очень жаль, Морис… – сказала я искренне. – Впрочем, если говорить честно, господа директоры куда больше теряют, чем приобретают, враждуя с вами.

Талейран улыбнулся, поднося мою руку к губам.

– Надеюсь, это верное замечание, друг мой. Боюсь только, я наскучил вам, говоря все время о своих делах на службе.

– Это напрасные опасения. Не знаю, верите ли вы мне, но благодарность, которую я к вам испытываю, переросла в симпатию, и меня волнует все, что касается вас. Я искренне желаю вам добра. Вы мне нравитесь. За эти шесть месяцев вы меня просто очаровали.

– Вы смелы в выражениях, милая Сюзанна.

Легкое смущение повисло между нами. Чуть покраснев и уже слегка сожалея о том, что высказала то, что чувствовала, я отвернулась к окну. Мы как раз проезжали Роменвиль. Моя рука лежала в руке Талейрана, довольно сильной, несмотря на далеко не исполинское телосложение министра; и я вдруг снова почувствовала какое-то легкое волнение, охватывающее меня. Сердце забилось чаще. Я напряглась, пытаясь перебороть себя, и в то же время понимала, что не хочу делать этого. Я хотела поддаться чувствам. Рядом со мной был человек – единственный в Париже – с которым я вела себе искренно, который был мне очень симпатичен, который понимал меня. Мне с ним было неимоверно легко и приятно. Порой я всем существом тянулась к нему, не понимая даже толком, чего именно хочу. Или не решаясь себе в этом признаться.