не то чтобы узнала, скорее привыкла его видеть, хотя он учился классом старше и пересекались они редко – до тех пор, пока его класс (он уже учился в двенадцатом) не был назначен ответственным за подготовку Дня памяти[16]. Сегодня она с немым ужасом смотрела на мальчиков-допризывников, декламирующих отрывки из поминальной молитвы, словно приготовляя себя к гибели, но тогда это казалось обычным делом, как и ее собственное участие в церемонии. Некоторые из родителей, приходивших на мероприятие, сами потеряли на войне детей, но она была единственной в школе, у кого на фронте погиб отец. Поэтому из года в год Ирис приходилось, стоя на сцене, рассказывать о нем – всякий раз примерно одно и то же, как он геройски погиб в горящем танке на берегу Суэцкого канала. Зато песни в его память она выбирала каждый раз новые и исполняла их глубоким красивым голосом. В тот год ведущим церемонии выбрали Эйтана, и неудивительно: высокий, голубоглазый, серьезный, он подходил на эту роль как никто. Во время репетиций им приходилось подолгу быть вместе, и хотя он был окружен одноклассниками, но явно предпочитал ее общество.

Ирис чувствовала, что Эйтана волнует тот факт, что она осталась без отца, хотя не понимала почему. Тем не менее она подробно отвечала, когда он спрашивал: стираются ли со временем воспоминания, сердится ли она на отца, который ее оставил, на государство, которое его у нее отняло, или на египетских солдат, которые его убили? Ради этого парня она старалась припомнить все, что знала об отце, даже такие вещи, которые выставляли его совсем не в героическом свете. Она рассказала, например, как отец боялся насекомых (и передал этот страх ей), как он подхватывал ее на руки и уносил подальше даже при виде обычного таракана или крошечного паучка, – и все это под негодующий крик матери. Не умолчала Ирис и о том, как плохо он разбирался в женщинах, судя по выбору жены, и даже поделилась предположением, что, возможно, только незапланированная беременность ее матери заставила его на ней жениться. Возможно, она нежеланный ребенок, а отец, возможно, сам пошел на смерть, чтобы отмотаться наконец от этой совершенно не подходящей ему женщины. «Из-за нее я не простилась с ним, – жаловалась она Эйтану, – она не разбудила меня, когда его срочно мобилизовали, чтобы не нарушать мой режим дня». А главное, она рассказала ему, как страшно изменилась жизнь после его гибели, как будто они переехали в другую страну, стали другими людьми, и что самой худшей утратой для нее была утрата ожидания, потому что ждать стало некого. Прежде дневные часы Ирис проходили в предвкушении его вечернего возвращения: как они станут болтать, как она устроится на коленях, в его объятиях, как будет оттуда торжествуя смотреть на мир. Потеря этого предвкушения казалась тяжелее потери отца, ведь он бывал с дочерью от силы пару часов, а ожидание сопровождало ее большую часть дня. Утратив его, девочка превратилась в мрачную работящую старшую сестру, которая без всякой радости помогала матери заботиться о двойняшках, без которых, на ее взгляд, можно было бы обойтись. И все ее желания свелись к опасениям: только бы они не проснулись ночью, только бы не заболели, только бы мама не сердилась.

Ирис нравилось, как Эйтан наклоняет голову, слушая ее, как смотрит на нее с интересом, к которому она не была привычна, нравились его взрослая стрижка, его сияющие глаза, его полные губы, но не смела и думать, что этот интерес вызывает она сама. После церемонии, полагала она, их пути разойдутся, и расстояние, которое их разделяло, снова окажется непреодолимым. Но, к ее изумлению и радости, все обернулось иначе: сразу же после церемонии, после пения «Атиквы»[17], он спросил ее, что она собирается делать вечером, накануне Дня независимости, и предложил сходить с ним и еще с несколькими друзьями к роднику неподалеку от его дома, о котором никто не знает, под чудесной шелковицей.

Сегодня, как только он ушел, она отправила ему эсэмэс: «А наш родник все еще там?»

С большим запозданием он ответил: «Долину застроили, родник закопали. Говорят, хотели восстановить. Проверю в субботу, когда поеду на велике».

Оказывается, по субботам, когда его дети остаются со своими матерями, он катается на ультракрутом велосипеде. Мысль о том, что он вернется в то место, где она была так безмерно счастлива, взбудоражила Ирис. «Подожди меня, я хочу пойти туда с тобой», – написала она. И он ответил через два часа: «Буду ждать».

А вечером вдруг стал отправлять ей длинные сообщения, делясь воспоминаниями и мечтами. «Мама так любила тебя, – написал он, – перед самой смертью она велела мне на тебе жениться. Какой я был дурак! Что, если нам пожениться на ее могиле?»

Ирис услышала, как Микки входит в дом, и под одеялом поспешно набрала: «Мы должны были пожениться весной, ты забыл?»

«Я не забыл», – ответил он и добавил, что этим вечером это невозможно, потому что с ним его сын, и они играют в «змей и лестницы».

«Я должна его увидеть», – написала она и тут же получила фотографию.

Она снова нырнула с головой под одеяло, в свое подполье. Какой маленький! У нее екнуло сердце: девять лет, а выглядит как шестилетний, в глазах какая-то бесовская искорка, совсем не похож на отца. Она еще ничего не знала о его матери, ведь им с Эйтаном удавалось разговаривать только урывками, то и дело отвлекаясь то на ласки, то на воспоминания, то на внешние обстоятельства.

«Какой милый! – тут же написала она. – Как бы мне хотелось быть сейчас с тобой!»

Он тотчас ответил: «Приходи», так же, как несколько дней назад сказал: «Позвони».

В этот миг в дверь заглянул Микки:

– Что ты там делаешь под одеялом?

Она тут же вынырнула, раскрасневшаяся, взбудораженная:

– Ничего. Мне мешает свет.

– Какой свет? Здесь совершенно темно! – возмутился Микки и добавил: – Почему ты не сходишь в поликлинику? Ты уже неделю не можешь поправиться, похоже, твой грипп дал осложнения.

– У меня нет сил туда идти, Муки, – вздохнула она. – Страшная слабость.

– Тогда давай вызовем тебе частного доктора на дом, сколько бы это ни стоило, – щедро предложил он, и Ирис стало стыдно, что она готова была пожаловаться Шуле на его скупость.

А может быть, он как раз слышал от Шулы про визит врача и теперь проверяет ее? Лучше просто закрыть глаза и притворяться спящей до тех пор, пока эта тема не уйдет сама собой.