каблуки и мини-юбки, которые, правда, тут же меняла на шлепанцы и старый халатик, – и Ирис всегда встречала ее комплиментами. Вот и сейчас ее ошарашенное сознание по привычке искало, что бы сказать хорошего по поводу красной блузки: «Как вам идет этот цвет!» Но выражение неподдельного изумления и шока на лице их опытной помощницы подействовало на Ирис, словно ведро ледяной воды, и она поспешно вскочила с дивана.

– И не спрашивайте, я чувствую себя ужасно! Какое везение, что мой врач как раз проходил мимо и согласился осмотреть меня. Это доктор Розен, заведующий отделением боли, – пробормотала она, и все еще ошеломленная Шула сделала шаг в их сторону. Ее благоговение к профессии врача смягчило шок и даже подсказало пристойную интерпретацию двусмысленной сцены, особенно когда глубокоуважаемый доктор тоже встал с дивана и с самым серьезным видом пожал ей руку. Впрочем, Ирис сознавала, что губы у нее припухли, волосы растрепаны, а на ночной рубашке красуются подозрительные влажные пятна.

– Итак, что вы предлагаете? Принимать антибиотик? – спросила она официальным тоном, когда Шула зашла в соседнюю комнату переодеться.

– Сказать по правде, я понятия не имею, что с вами. Я разбираюсь только в неизлечимых болезнях.

Оба разразились хохотом и не могли остановиться, даже когда Шула возвратилась в гостиную, облаченная в тунику.

– Так я начну с комнаты Альмы, чтобы вы могли вернуться в постель? – спросила она, и Ирис с энтузиазмом закивала.

– Спасибо, Шуленька, вам нет равных! – крикнула она вслед ее удаляющейся спине.

– Надеюсь, ты не собиралась ее увольнять? – усмехнулся он. – Теперь ты у нее в руках, завтра она потребует прибавки.

– Ничего подобного, – возмутилась Ирис, – она не такая, она ни за что меня не предаст.

И все же от нового оборота событий ей стало не по себе.

Эйтан бросил взгляд на часы.

– Мне надо в клинику. Прости, что поставил тебя в трудное положение, Рис. Лучше тебе самой устанавливать правила – тебе есть что терять, а мне нет.

– Мне нечего терять, кроме тебя. – Она проводила его до двери.

Тем не менее она поспешила в комнату Альмы, где Шула как раз орудовала пылесосом, чтобы понять, догадалась она или нет.

– Какое везение! – упав на кровать, повторила Ирис. – Мне было так плохо и не было сил идти в поликлинику, как вдруг я вспомнила, что доктор Розен учился со мной в одной школе, я позвонила, и он как раз был неподалеку.

– А-а-а! – говорит Шула. – Вы вместе учились в школе! Вот так так!

На какой-то миг показалось, что она удовлетворена тем, как разъяснились причины известной близости, которой нельзя было не заметить, хотя на лице у нее явственно читалось такое же неудовольствие, как при виде мокрого полотенца, в очередной раз брошенного Омером на ковер. Шула водрузила на голову наушники – она постоянно слушала радио и с удовольствием делилась новостями с присутствующими.

– Вот так так! – неожиданно повторила она. – Тут говорят, процент супружеских измен в Израиле за последнее десятилетие почти удвоился. Интересно, оттуда они знают? – задала она риторический вопрос. – Ведь люди скрывают свои измены.

Следом шум пылесоса перекрыл все, что было и не было сказано, и Ирис закрыла глаза. Нет никакого сомнения, что возникла проблема, но она справится с ней потом, когда поправится, потому что эта проблема – маленькая матрешка внутри куда более крупной проблемы, и, чтобы ее решить, придется решать еще большую проблему, поэтому она подождет и не станет прямо сейчас думать о словах, брошенных в пространство очищенной от пыли комнаты… Жаль, что пылесос не может втянуть измену, как втягивает пыль.

Да какая же это измена, если она совершенно уверена, что это чудо? Если она чувствует, что никогда еще не была так верна самой себе? Неужели они с Микки вдруг оказались по разные стороны баррикад, и теперь ее верность себе – это измена ему? А раз это так, значит, их союз – ошибка? Какое отвратительное слово – «измена»! Как можно назвать таким словом прекрасную встречу, полную страсти? Это страсть, а не измена, возражала Ирис, но про себя – потому что Шула уже возила пылесос по всему дому, разнося это новое словечко незваного гостя. Когда Микки придет домой, он почувствует, что тут был посторонний, злоумышленник, вторгшийся из прошлого, – и что ей тогда делать?

«Лучше тебе самой устанавливать правила», – сказал Эйтан, стоя в дверях, высокий, чуть сутулый. Да, звучит логично, но абсолютно нереально. Она никогда не сможет отказать ему, никогда не сможет отказаться даже от такой вот, как сегодня, короткой и неосторожной встречи: слишком она изголодалась по нему, слишком он ей дорог. Как же хочется взять и наплевать на все правила! Может быть, когда она выздоровеет, то сумеет руководить этими отношениями, как до сих пор руководила своей школой, но пока она чувствовала себя мягкой, аморфной, не признающей границ, словно вода, которая готова устремиться в любое открывшееся отверстие. Как захотелось воды! Но встать не было сил, и она жадно проглотила остывший чай, стоявший у ее постели. Вот сейчас она позовет Шулу и попросит стакан воды, а заодно, словно невзначай, небрежно намекнет ей, что не нужно говорить Микки о визите доктора. «Вы же знаете, какой он ненормальный во всем, что касается денег, лучше ему не знать, что я заплатила за визит частному доктору вместо того, чтобы идти в поликлинику!» Но, не успев привести в исполнение этот план, казавшийся ей весьма хитроумным, хоть и несколько постыдным, она заснула.

Открыв глаза, она увидела, что наступил вечер: синеватый сумрак задернул открытое окно, словно занавеска, послышались ритмические позывные выпуска новостей. Только бы не сообщили об удвоении числа супружеских измен в их стране – это сообщение может навести Микки на мысль спросить, где она, собственно, была прошлой ночью. Только накануне она подозревала его, и вот ужа сама стала подозреваемой. Может, они оба изменники – те самые неверные супруги, из-за которых так резко выросла соответствующая статистика. Она безуспешно вслушивалась в новости: голос дикторши заглушало доносившееся из гостиной звяканье ложки или вилки по тарелке, создавая странное ощущение, будто роскошная дикторша обедает в их квартире.

Глядя в темное окно, она вспоминала дни, когда была прикована к постели. Тогда она слушала звуки своего дома, точно радиопостановку о семейной жизни тех далеких времен, когда сериалы чаще слушали, а не смотрели. Тогда этот радиоспектакль об отце и двух детях, пытающихся вести нормальную повседневную жизнь, цепляясь за фантазию о выздоровлении безнадежно больной матери, за надежду, призрачность которой