Против ее воли «Фелисетт» менял свою роль с чуждого противника в сторону компаньона по несчастью, хотя до комфортного состояния пребывания еще было далеко. Разумеется, это и не требовало особого акцента, и вообще не должно было бы упоминаться, но Лилит испытывала к этому месту изначальную неприязнь по совершенно обоснованной причине. Но если раньше ее подобное лишь подстегивало поскорее завершить работу, дабы приблизить момент отлета, то теперь, после шокирующих известий, сама мысль остаться тут на неопределенное время пробуждает в ней бешенство, которое необходимое обуздать. А еще важно пресечь закономерное сомнение в выборе приоритетов, где наша Лилит думает о личном комфорте больше, чем о Максиме, – сейчас она выбрала постепенность, так сказать, по делу за раз. Пока Макс спит, необходимо всеми силами не только обеспечить окружение, но и восстановить все личные надломы, чтобы к пробуждению сына в руках матери были все инструменты для его безопасного будущего. Ей надо обуздать преследователя, так умело укоренившего свои корни на «Фелисетте», а то и вовсе объединившегося с этим, кажущимся ей живым, местом. Этот ориентир выкапывает для нее силы в угоду строго стремлению оборвать все связи со старыми тяготами. Скажем‑с так, она сама еще окончательно не поняла, к чему в итоге приведет в некотором роде наваждение, – но прекрасно чувствует, как после грядущей беседы все либо станет в разы хуже, либо же страница наконец‑то будет перевернута. Правда, первым шагом к этой новой главе в ее жизни станет именно признание истинной причины ненависти к «Фелисетту».

– Ты оказался прав!

Лилит встала у криокамеры. Вцепившись руками в конструкцию, немного нависнув над ней, она сжимала пальцы, будто бы пытаясь вырвать кусок крепления. Внутри кипел адреналин, трезвость ошибочно казалась всеобъемлющей. Алекс не среагировал, он лишь смотрел в потолок раздражающе умиротворенными глазами.

– Ты слышал меня?! Все правда! Ты был прав, поздравляю!

Реакции не было. Лилит бегло кинула взгляд на показатели жизнедеятельности: там все стабильно. Потом со всей силой толкнула его в плечо.

– Зачем ты мне это говоришь? – нехотя, как‑то вроде бы и лениво, а вроде бы и раздраженно отреагировал Алекс.

– Поздравляю! Мы поверили тебе, твоя месть оказалась небеспочвенной. Только пока не предстанешь пред законом. У нас тут типа военное положение, а значит, придется помучиться в ожидании!

– А я надеялся, что вы меня тут бросили. – Алекс медленно повернул голову, взгляды их встретились. Его рассудительность раздражала. – Знаешь, почему я хочу этого? Я один. Все мертвы. Осталась лишь память, которой я дорожу, как ничем другим. Пока я дышу, я потрачу каждую секунду на единение с самым ценным, потому что без этого я лучше умру.

– Какой же ты эгоист!

– Неужели?

– Да!

– А вот это интересно. Ты сказала, что ввели военное положение. Значит, все смерти были зря. Решение уничтожить Хребет не помогло.

– Нет‑нет‑нет, на это дерьмо я не поведусь. Не смей оправдываться! Ты пытался убить единственного человека, который организовал пункт борьбы с той самой причиной катастрофы! Если Холд умрет, то…

– То, что я сделал, – это неправильно, я знаю. Но ты путаешь, я делал это не из‑за эгоизма, а из‑за скорби и гнева. Я потерял всех, виной этому Холд. Он мог предупредить – и тогда моя семья была бы жива, как жива твоя. Я не смог следовать голосу разума, да! Но разве я мог иначе? Меня буквально предали, благо остальных – это не моя забота. Не говоря уже о том, что я не смог даже своих защитить.

– А другие тебя не волнуют?

– Я не могу за всех переживать и скорбеть. Не вешай это на меня. Ты сама думаешь о них лишь как о числе.

– А ты мастер оправдываться.

– Я не оправдываюсь! Я четко осознаю случившееся и сам выбираю, как жить следующую минуту, а затем другую и третью и так далее. Прошлое меня волнует лишь тем, что я хочу сохранить лучшее так долго, как смогу.

Это окончательно выбило Лилит из колеи, ввергнув в некий, будто бы иной мир без привычных ценностей, окончательно разбив и без того еле живой панцирь, ранее служивший последней обороной перед преследователем. Она вцепилась в голову пальцами и, пряча лицо, отошла, более не способная держать в себе всю боль от потери ребенка, всецело отдавая гнетущему одиночеству.

Алекс, как позволяла возможность, чуть поднялся и, глядя на нее с неподдельным интересом, осторожно задал вопрос:

– Почему ты пришла именно ко мне?

Лилит сначала не среагировала. Стоя в паре метров от него, она не поворачивалась. Но проходит минута – она чуть успокоилась, наконец освоив претензию к Алексу, решив не искать причин для стыда, а отдаться злости непонимания.

– Как ты можешь просто принять это?

Она отчаянно простонала вопрос, не меняя положения тела. Алекс ждал, но не как понимающий мудрец, желавший дать ученику самому распутать клубок, а потому, что пока и сам не знал ответа.

– Когда мы сюда прилетели, я возненавидела это место. Я все думала – почему же? Даже после того, как трудности закончилось, я все равно… Меня аж до злобы трясет. Каждую секунду думаю о том, как хочу убраться, вернуться домой. Там есть работа, быт, десятки людей вокруг… шум. Шум, который глушит во мне всю ту тьму от потери ребенка… А здесь я словно голая, наедине со смертью, с этой болью и отчаянием непонимания причины… Даже здесь меня это преследует, словно некий маньяк, наслаждающийся моими мучениями. А эта тишина, эта гребаная пустота – она заставляет меня окунаться в худший день жизни… Я не знаю зачем, не знаю почему… Но она заставляет, через силу, со всей жестокостью, словно я не заслужила покоя, а должна быть под гнетом несчастья каждую секунду. – Трясущаяся Лилит прятала лицо в ладонях и, навзрыд поплакав, все же нашла силы. Вытерла лицо и, наконец‑то повернувшись к Алексу, подошла ближе. – Теперь я тут застряла.

– Ты обсуждала это с кем‑нибудь?

– Да, с психотерапевтом. Но… я противилась лечению. Мне нравилось чувство вины. Я хотела настрадаться вдоволь. Такое всплывает в голове, что это заслуженное наказание, что я не могу жить дальше, просто отпустив это… и прочее дерьмо.

Лилит замолчала, Алекс же смиренно свыкался с мыслью, что не знает, как помочь ей. Но чем дольше он всматривался в ее глаза, тем больше понимал, что она тут не за этим.

– Самое плохое – я с тобой более честна, чем с мужем. Ненавижу себя за это.

– Ты хотела этого ребенка?

Вопрос Алекса прозвучал звонким колоколом, отражающимся внутри нее со слишком уж оглушающей реверберацией. Лилит не ожидала такого вопроса, даже того, что он вообще заикнется про ее горе и ее семью.

– Я не знаю! – вырвалось из нее со слезами. – У нас были проблемы. Сейчас уже все так запуталось, что я просто хочу отпустить это. Даже не просто хочу, – проявляла она власть над эмоциями, – мне нужно с этим разобраться. Там! Там наверху мой сын, от которого я и так уже слишком отдалилась, боясь, что если сближусь, то и он пропадет! Это ужасно! Но, когда я поднимусь обратно, начнется новая жизнь, которую я хочу встретить, собрав себя по кускам.