Все переглянулись.

– Да. Нил Хобер – сын Холда, его жена – Лилит Хобер.

– Вы сейчас на «Фелисетте»?

– Подтверждаю.

– Отлично. Значит, так: то, что я скажу, строго конфиденциально. Пока Холд не в состоянии руководить, Август, ты принимаешь командование и отвечаешь передо мной. Какой статус?

– База под нашим контролем. Связь скоро будет налажена. – Тут Август словил кивок Лилит. – Но случилась диверсия. «Шарлотта» упала на планету, есть выживший, его допросили, он рассказал о Стальном Хребте. Это правда?

– Правда, сынок, правда. В ближайшее время я отправлю к вам все необходимое для начала работы над вакциной. Никому не покидать планету. Никому ни с кем не связываться вне планеты. Если кто‑то вдруг появится, то воспринимать его как противника. Ситуация очень сложная, введен общемировой карантин.

– Уничтожение Хребта не помогло? – удивленно спросил Август, переглянувшись с остальными.

– Нет… – тяжело прозвучал ответ после мучительной паузы. – У нас военное положение до тех пор, пока зараза не будет истреблена основательно! Вам очень повезло не быть в эпицентре событий… как и всем нам. Жизнь Холда сейчас – приоритет. Нил?

– Да, сэр.

– Ты меня плохо помнишь, виделись последний раз, когда твоя мама, София, умерла. Слушай внимательно – твой отец очень важен, возможно, вы не знаете…

– Мы все знаем. Как про Вектор, так и про все.

– Хорошо, тогда не буду тратить лишние слова. Если в ближайшее время у нас не получится найти, изолировать и уничтожить остатки заразы со Стального Хребта, то мир изменится навсегда. Ждите прилета основного состава. Как только Холд придет в себя, незамедлительно выйти на связь. Устроивший диверсию жив?

– Так точно.

– Держать под стражей до последующих указаний. Составь отчет о допросе, может, получится еще что‑то узнать.

– Так точно.

– А до тех пор – радиомолчание. Это приказ. У меня все.

Сравнить их состояние можно лишь с самым едким отравлением, вцепившимся в каждую дальнейшую секунду. Повинуясь необъятному шоку, вполне естественно хочется проигнорировать услышанное, а знания обесценить простым эгоизмом: это где‑то там, с кем‑то там, но не со мной, а значит, и не касается меня – и никакой эмпатии даже не дождетесь! Нет! Но… но разве, услышав единожды, можно действительно, по‑настоящему забыть? Что за человек сможет такое сделать? Кто‑то скажет, что самый слабый, поддавшийся низменным инстинктам, – а может быть, наоборот, как раз таки самый сильный? Вопрос этот будет открытым всегда, оставив пусть и очень тихое, но все же ощутимое сомнение в будущих решениях внутри каждого из наших героев.

Своевольно пробуждается защитный механизм – за неимением доказательств страшные сводки можно логично считать лишь выдумкой, а значит, и нет смысла переживать. Но тут в ответ вскакивает сомнение, вводя дополнительную смуту, уходя при этом в крайности: может быть, тебе хочется считать все это выдумкой? Потому что если не найти опровержений, то пробирающая до костей скорбь станет не временным явлением, а вложится в фундамент общего будущего на «Фелисетте», где впоследствии станет одним из удобрений для страха перед грядущим. А ведь впереди их ждет необходимость объять необъятное, найти и укрепить ориентиры для нового дня, а потом и следующего за ним и так далее. Всепоглощающая растерянность – это лучшее и пока что самое честное определение момента.

Время остановилось, никто из них не хочет двигаться или принимать какое‑либо решение. Сейчас все трое впервые объединены общими условиями, чувствами, мыслями, а главное – крайне незавидным положением. Каждый будто бы находится между строк, в своем, сфотографированном невидимой рукой мире, где не надо бояться, борясь с переносом трагедии на своих родных. Идеальная ложь – если ничего не делать, то ничего и не происходит.

Как за последнюю надежду, разум хватается за банальное – все это там, далеко от них, будто бы и вовсе в другом и чуждом мире… Неужели есть смысл переживать? В любом случае правительство справится с угрозой! Ведь справится? Что им тут угрожает? «Фелисетт» – периферия, где они спрятаны ото всех угроз. Не может же быть так, что возврата к прежнему миру нет: ведь еще вчера все было хорошо! Все не может произойти за один день, вот взять – и изменить полюса!

Отчаяние со злостью пестрыми цветами перекраивают каждого, углубляя познания нового и самого страшного вопроса: что если их тут забудут? Да, тут безопасно, но надолго ли? А что если мир проиграет в войне с новым врагом – и до них не будет дела? А если и улететь с Аттона, то вот куда и что делать уже там? Все это и многое другое не просто метаморфозой жило в каждом, но и в той или иной мере сопровождало и будет сопровождать в течение только грядущих споров. Но главный заслуживающий внимания вывод просачивается незаметно, стоит его заметить – так остальное внезапно оборачивается блеклостью и незначительностью. Очень странно, будто бы и вовсе кем‑то навеяно, всем троих чуть ли не синхронно приходит единое понимание: дети не должны столкнуться с настигнувшим мир кошмаром. Кто‑то может возразить, что, используя детей, они, вполне возможно, прикрываются от собственных сомнений, страхов и даже слабостей… Увы, в этом есть доля правды, но им самим еще предстоит разобраться в этом. Куда важнее звучит иной вопрос: разве это так важно? Любой истинный родитель сделает все для безопасности и будущего своего ребенка. Пусть он слаб сам по себе, но если юное создание делает его сильнее, а эта сила направлена во благо того самого ребенка, то неужели это плохо? Одно известно точно: общая угроза и трагедия не разобщили их, а, наоборот, скрепили.

Все они будто бы были покрыты бетонным слоем, защищающим каждого от внешнего мира. Разрушить это хрупкое состояние решилась Лилит – чуть развернувшись к ним полубоком, она посматривала на остальных и от отчаяния спросила:

– Столько людей погибло… Может быть, кто‑то выжил, смог спастись? Может, была эвакуация? Как думаете?

Никто не ответил.

– Там были дети? – Август удивленно взглянул на Лилит на ее вопрос. – На Стальном Хребте?

Он задумался, вылез из кресла пилота и тяжело сделал пару шагов мимо Нила, потирая лицо руками, скидывая с себя невидимое, сцепившее тело полотно.

– Ну, где‑то детей пятнадцать были с ней, а других классов… три или четыре. Как‑то и… и не помню уже.

– И все погибли…

– Мы точно не знаем. – Август мягко старался пресечь апатию, тема требовала более глубокого обдумывания, что он отлично передал одними глазами. – Возможно, кого‑то все же эвакуировали. Вряд ли при обнаружении опасности все бы оставили как есть.

– Вы же с Норой были там всего день назад.

– Нет. Мы должны были там быть. Если бы не Холд, то вернулись бы от друзей на Стальной Хребет.