– Не беспокойся, все хорошо, ты жив и здоров. Дыши.

Глаза бегали, рот дергался, будто бы и вовсе кто‑то решил поиграться с объединением электричества и живой плоти.

– Ты нас слышишь, понимаешь вообще, что происходит?

– Я Лилит, а это Нил, – очень аккуратно обратилась она, словно к ребенку.

Нил подошел ближе, на его руках были медицинские перчатки, одежда в свежей крови. Он аккуратно посветил фонариком в один глаз, потом в другой, взглянул на показатели пульса и прочего.

– Все в порядке, просто долго приходит в себя, – уверенно высказавшись, Нил отошел на шаг назад и заговорил очень четким и решительным тоном:

– Я вижу, что ты приходишь в себя. – Растерянный взгляд сфокусировался на Ниле, чье лицо источало звериный гнев, что очень естественно подходило ко всей той крови на его одежде. – Напомню, ты нанес Холду три ранения в живот. Без причины, ты совершил покушение на убийство своего непосредственного начальника. Зачем ты это сделал?

Тишина была напряженной. Лилит скрывала все эмоции, так что первенство сурового лидерства взял Нил. И уж поверьте, если когда‑то Нил и пытался отдалиться от всего связанного с отцом, то здесь и сейчас он был почти что его копией, чувствуя себя сорвавшимся с цепи бешеным псом. Со стороны любой будет отрицать сходство этого человека с тем, кем он был меньше суток назад.

– Алекс! – Тот отреагировал на имя. – Мы прибегнули к очень радикальным и незаконным мерам в борьбе с твоим упрямым молчанием.

– Что вы со мной сделали? – пробормотал он, ошарашенный, потерянный, как ребенок в страшном лесу, глаза бегали, и лицо кривилось в ужасе.

– Подключили к операционной системе. Шлем у тебя на голове пускает импульсы в мозг, заставляя испытывать лучшие чувства в лучшем месте, которое ты сам себе придумал. Пришлось еще к спинному мозгу подключиться. Но подробности тебе не нужны.

– Вы… как вы это… Сколько прошло времени?

– Отличный вопрос. Не больше трех часов с твоей попытки совершить убийство.

Глаза Алекса выдали болезненную помесь шока и жалости, он почти заплакал.

– Тебе казалось, что все длится прекрасную вечность.

– Вы чертовы психи! Больные, как и… Холд! Я ничего вам не скажу…

Но тут кошмар кончился, и он проснулся у себя в кровати, скорее выгоняя весь мрак от неприятного сна. Рядом была жена, вот‑вот прибежит дочь, желая поскорее поиграть с папой. Ему даже не верится, что тот кошмар мог существовать в его жизни, где все так прекрасно. Счастливые дни сменяются один за другим, а календарь теряет свою значимость. Ему нравится все, даже работа проходит шустро и ярко, а любой вечер равен идеальному утру с семьей. Алекс скорее чувствует, чем видит, как его дочь растет, познавая мир и делясь впечатлениями со всеми. Вот наступает Новый год, они рассматривают фотографии за прошедшие двенадцать месяцев со всех памятных событий. Потом в мгновение наступает уже весна. Листва расцветает, а утекающее время лишь радует своей скоротечностью благодаря единому состоянию счастья. Красота ощущается в каждом движении, а эйфория полностью стирает путь к старому миру. Когда нет ничего плохого, то разве можно о чем‑то жалеть? И вот в очередной раз он ложится спать, слушая, как дочь разучивает скрипку. Все идет прекрасно – но вместо солнечного утра Алекса окутывает страшнейший кошмар.

Ему тяжело дышать, сердце вот‑вот пробьет дыру в груди, пока он пытается вырваться из мерзкого и отвратного места, где даже воздух отдает гнилью. Он кричит и зовет семью по именам, умоляет, чтобы все прекратилось. Но, к сожалению, для него все бессмысленно. Нил вводит успокоительную инъекцию. Голова Алекса болит, сердце все еще стучит молотком, но расплывчатая картинка стабилизируется, позволяя наконец‑то сосредоточиться, сбалансировать и синхронизировать все чувства. Безнадежность происходящего чуть‑чуть скашивается после первых слов Лилит, чей тон вроде бы и сочувствующий, но угроза чувствуется отлично.

– Алекс, мы не хотим этого делать, но если ты не скажешь, что произошло на «Шарлотте» и почему ты пытался убить Холда, то…

– Где моя семья?

Алекс уже не был тем, кто совершил покушение. Сейчас перед всеми лежал сломленный, жалкий человек, не способный составить никакой борьбы. Такое трудно признавать, но у мужа и жены промелькнула мысль, что все‑таки они перестарались, даже не подумав о том, что делать, если, к примеру, он сойдет с ума. Нил подошел и ввел еще одно успокоительное. Разум ощутил вмешательство и, откинув замутненность подальше, позволил Алексу начать думать. Взгляд наконец‑то сосредоточился на одной точке перед собой, тело все так же не могло двигаться из‑за креплений на руках, ногах и поясе.

– Нил, кажется, мы перестарались! Ненужно было с наскока всю мощность использовать!

Он не среагировал, твердо стоя возле Алекса, чье лицо отражало сложный процесс перестройки реальности и вымысла. Да, это было жестоким методом допроса. Лилит уже сама сомневалась в верности решения, но Нил не видел обоснованных преград. Откуда‑то он знал, что все получится, хотя, если быть откровенным, то саму неудачу он просто исключает. Этот человек почти убил его отца, без причины, просто так! Нет, Нил не мог позволить себе остаться в неведении. Алекс же как раз в нем и находился, цепляясь всеми силами за образы исчезнувшей семьи, медленно и через боль собирая вновь кирпичики реальности, ненавидя каждую секунду нахождения в этом месте. К нему приходило главное – потеря самого себя…

– Сколько прошло? – спросил Алекс значительно осмысленнее.

– Всего час.

По лицу Алекса потекли слезы, а глаза безуспешно пытались удержать картинку той жизни.

– Нам это не нравится. Но ты не оставляешь выбора. Если не расскажешь правду, то мы включим систему на два часа, а потом…

– Не надо! – Голос стал почти прежним.

– Мы можем вернуть тебя туда навсегда, если ты все…

– Я сказал – нет! – оборвал он Лилит строго. Нил встретил взгляд сильного человека, четко отдающего себе отчет обо всем. – Фальшивый мир. Туда я возвращаться не хочу. Ваша взяла – я все расскажу, но мне нужно обещание, что я останусь в реальности.

– Вот так просто?

– Я хочу трезво оплакивать свою семью. Помнить их четко и ясно, а не быть в пьяном бесформенном экстазе! Вам этого не понять.

Мир Алекса изменился за… а вот за сколько, он так и не может понять: ощущение времени потеряно, причем, возможно, безвозвратно. От этого срабатывает инстинкт поскорее отстреляться с мучителями и сосредоточиться на реальных воспоминаниях того, что для него важнее всего в жизни. А жизнь его, как ни прискорбно это признать, почти потеряла смысл и уже вступает в статус ожидания именно что окончания срока. Все так странно для него: он же специально не хотел ничего говорить, тем самым мстя всем и каждому, с кем связан Холд. Вспоминания эти даются с трудом… даже кажутся придуманными, нежели реальными. А на деле сейчас он признает надменную идею глупой и жалкой. Так он оставить и хочет, чтобы лишь лучшее было в его памяти, а вся трагедия ушла навсегда.