Еще втайне Гилберт мечтал унизить соперника, сбить с него аристократическую спесь, втоптать в грязь. Он надеялся, что увидев, как на самом деле жалок Родерих, Эржебет поймет — он не достоин быть ее сюзереном.

В самом укромном уголке души Гилберт лелеял смутную фантазию, что сможет даже отвоевать Эржебет у Родериха. Но ему претила сама мысль превратить ее в свою безвольную рабыню. Образ сломленной Эржебет вызывал у него отвращение. Такой ее пытались сделать Садык и Родерих. Но он не чета им! Он презирал слабость, ему не нужны были ничтожные тряпки, о которые можно лишь вытирать ноги. Он хотел, чтобы его Лизхен оставалась сильной, гордой — величественной царицей! И в то же время была с ним. Крепость, не покоренная до конца, которую надо каждый раз завоевывать заново. Женщина, которая может его зажечь и дать достойный отпор. На этот раз он обязательно добьется своего. Во что бы то ни стало. Она станет его!

Через три дня прусские войска выступили в поход.

Захватить Силезию оказалось легко: местное протестантское население, недовольное властью истового католика Родериха, радостно встречало пруссаков, австрийские гарнизоны в крепостях, застигнутые врасплох неожиданным нападением, почти не сопротивлялись. Гилберт ликовал, однако понимал, что это только начало, Родерих так просто свои земли не отдаст и предпримет контрмеры. Но на этот случай у Гилберта с Фридрихом был заготовлен план.

Гилберт не любил союзы, предпочитая гордое одиночество, его бесила необходимость пользоваться чьей-то помощью, согласовывать с кем-то свои действия. Прикрывать спину он мог доверить разве что Эржебет. Но он все же согласился с предложением Фридриха вступить в коалицию с Франциском, а тот был только рад новому союзнику против Родериха.

Гилберт раньше мало общался с Франциском, видел только мельком во время общеевропейских мероприятий, поэтому при подписании договора о союзе появилась возможность познакомиться поближе. Франциск произвел на него двоякое впечатление: с одной стороны — он был из тех жеманных франтов, которых Гилберт на дух не выносил, но с другой — в нем не было той чопорности и презрения, какое Гилберт привык видеть в ближайших соседях, Родерихе и немецких княжествах. Так что Франциск ему, скорее, понравился. После подписания всех бумаг они пили вино, болтали и шутили.

— Ах, мон амур Родерих, мне так не терпится с ним встретиться! — пропел порядочно захмелевший Франциск.

Гилберта передернуло, но он предпочел воздержаться от комментариев о пристрастиях нового друга.

— Хотя ты тоже ничего, мон амии. — Франциск вдруг хихикнул и попытался ущипнуть ошалевшего Гилберта пониже спины.

Тут он уже сдержаться не смог.

— Ты что творишь???

Далее последовала смачная фраза на древнем языке пруссов, очень хорошо описывающая мнение Гилберта по поводу заигрываний Франциска.

— Ой-ой, какие мы злые! — Тот рассмеялся. — Это же просто шутка!

— С Родди так будешь шутить, — огрызнулся Гилберт.

Однако, несмотря на кажущуюся мягкотелость, воевать Франциск умел. Он весьма активно наступал на Родериха через Баварию, Гилберт двигался со стороны Силезии. Родерих и его молодая императрица, у которых не было сильных союзников, оказались в тяжелом положении.

***

У Эржебет раскалывалась голова.

Члены собрания уже второй час бурно обсуждали сложившуюся в Европе ситуацию, спорили, ругались, несколько раз едва не подрались. Эржебет мечтала схватить саблю и порубить их всех в куски, лишь бы они, наконец, заткнулись. Но, увы, ей приходилось довольствоваться лишь мысленным представлением расправы — сейчас решался слишком важный для дальнейшей судьбы Венгрии вопрос, и созыв собрания был просто необходим.

Корабль Империи Габсбургов дал течь, опасно накренился, и его обитателям нужно было решать, что делать. У руля стояла юная, неопытная девушка Мария-Терезия, Эржебет прекрасно понимала, что это предоставляет отличную возможность, сославшись на салический закон, совершенно легально расторгнуть договор с Родерихом и сбежать с тонущего корабля. Но мысль о таком малодушном, уподобляющем ее крысе поступке претила рыцарской натуре Эржебет. Это было слишком подло и низко. К тому же всегда существовала вероятность, что Родерих удержится на плаву, одолеет врагов, а затем начнет мстить предавшим его вассалам. Гораздо разумнее просто остаться в стороне и наблюдать за развитием событий. Но это было невозможно. Империи требовались все ее ресурсы для войны, и Мария-Терезия не так давно прибыла в столицу Венгрии, чтобы просить о помощи.

Эржебет стояла перед нелегким выбором: уйти от Родериха или остаться. Она даже созвала сейм, чтобы услышать мнение своего народа, но среди делегатов царил хаос.

«Если бы здесь был Гил, он бы наверняка сказал что-нибудь вроде «топи это чертово корыто, Лизхен!» — Эржебет усмехнулась про себя.

Сердце при воспоминании о нем привычно защемило, и так же привычно она попыталась унять эту боль.

«Я все сделала правильно. Так было нужно для страны. Я не могу поступиться интересами моего народа ради собственных прихотей. Я должна была пожертвовать нашими отношениями. Такие как мы не имеем права на чувства». — Вот ее стандартное заклинание для смирения тоски.

Хотя часто Эржебет задумывалась, а что было бы с ней, если бы тогда она не согласилась на предложение Родериха, если бы продолжила сопротивляться до конца. Может быть, они бы с Гилбертом сейчас… Но поздно было гадать о несбывшемся. Эржебет подписала договор и все эти годы старалась четко его соблюдать.

Родерих тоже держал слово: она теперь сама управляла своими территориями, а он лишь контролировал ее и следил за выплатой налогов. Эржебет видела, как постепенно налаживается жизнь ее людей, зеленеют виноградники, расцветают города. Но все это не приносило ей радости, словно происходило вовсе не с ее любимой землей. Не трогало Эржебет и то, что Родерих изменил ее статус, возвысил от простой служанки, делающей грязную работу, до старшей экономки поместья. Теперь она была почти ровней ему. Родерих стал выводить Эржебет в свет, приглашал на балы и приемы, на концерты, которые сам же давал в Вене. Если раньше он едва удостаивал ее парой слов, то после заключения договора стал уделять гораздо больше внимания. Обучал танцам, тонкостям этикета, дарил наряды и украшения. Эржебет даже сперва решила, что Родерих за ней ухаживает, и не на шутку испугалась, судорожно пытаясь придумать отказ, который бы звучал не слишком обидно. Но затем с облегчением поняла, что Родерих не испытывает к ней никаких романтических чувств. Он всегда был с ней вежлив и спокоен, никакого вожделения во взгляде, только доброжелательность.

«Нет того дикого алого огня», — подумала тогда Эржебет и содрогнулась, вспоминая другие глаза, в которые она так мечтала заглянуть вновь.

Для Родериха она была Галатеей, которую он лепил с упорством истинного Пигмалиона. Он задался целью сделать из Эржебет идеальную даму, облагородить дикарку. Родерих даже пытался ненавязчиво отстранить ее от военных дел, ведь махать мечом «занятие, неподобающее благородной фройляйн». И с каждым новым нарядом, с каждым разученным па, Эржебет ощущала, как на нее накладывается штукатурка, скрывая ее подлинную сущность. Она не сопротивлялась, узнавать новое было даже полезно. Но свою глубинную суть она продолжала хранить неприкосновенной. Как бы Родерих ни старался, в душе Эржебет оставалась все той же лихой кочевницей. Приезжая в свои земли, чтобы проверить, как идут дела, едва переступая порог своего старого замка, она тут же переодевалась в привычный мужской костюм. В свободное время она упражнялась в фехтовании с одним из своих генералов или брала коня и отправлялась на долгую прогулку по родной степи…