Курт пожал плечами: отнеси!

– И что ты им скажешь? «Ай-яй-яй! Мне обидно! Это меня нарисовали! Озабоченная зайчиха – это я! Знайте все, кто еще не знает!»

Курт отлично видел, что она обижена, оскорблена, что ей больно, – и наблюдал за этим хладнокровно и со злорадством. Жюли опять стало страшно.

– Вы что же думаете, меня защитить некому? – выкрикнула она.

– Защитить? А что? Давай, позови своего шоколадника. Пусть он тебя защитит.

Вокруг них шла обычная школьная перемена, носилась друг за другом малышня. Что-то обсуждали у окна мальчишки. Парочки девчонок с одинаковыми распущенными волосами или с одинаковыми короткими стрижками прохаживались под ручку, шагая в ногу и показывая всем окружающим, что они подруги не разлей вода. На Жюли и Курта начинали поглядывать…

– Ну что ты до меня докопался! – в сердцах воскликнула Жюли.

– Там, на мосту, тебе не следовало вести себя так, – проговорил Курт. И в его словах, за ними, Жюли опять услышала присутствие той самой мрачной, безжалостной, жестокой силы.

– Я знаю! – горько сказала Жюли. – Это всё наша новая учительница!

Курт не ответил. Пусть думает что хочет! Теперь ей не удастся сбить его с толку. За ним товарищи, отряд, за ним правда!

– А я-то решила, что ты нормальный парень! – в сердцах сказала Жюли. – А ты, оказывается!..

– Что?

Какой-то малявка остановился за спиной у Жюли.

– Ты такой же придурок, как все Воины Кулака. Вы все – марширующие строем дебилы!

Курт побледнел.

– Скажи, скажи ей, Курт! – подначивал малявка.

– А ну, иди отсюда! – замахнулась на него Жюли.

– Нет, это я решил почему-то, что ты нормальная девчонка, – проговорил Курт. – А ты, оказывается…

– Что?

Он окинул ее взглядом с ног до головы. И, нехорошо ухмыльнувшись, сказал:

– А ты, оказывается, любишь сладенькое… Ну и как?

– Что?

– Ну и как шоколадники на вкус?

Жюли вопросительно вскинула брови: в каком смысле? Что он имеет в виду?

И Курт, глядя ей в глаза, отчетливо выговаривая каждое слово, задал самый похабный, самый отвратительный вопрос, какой только смог придумать.

Жюли потребовалось несколько мгновений, чтобы поверить в то, что она услышала, и до конца понять суть сказанных слов.

От гнева у нее перехватило дыхание. Она не видела ничего вокруг: ни коридора, ни учеников, которые, как нарочно, старались пройти мимо и заглянуть ей в глаза. Она видела только это отвратительное, презрительное, перекошенное ухмылочкой лицо.

Не помня себя от ярости, она замахнулась и изо всех сил влепила Курту хлесткую, оглушительную пощечину.

«Мне срочно нужно тебя увидеть!» – написала Жюли Жан-Жаку. После всего, что случилось в то утро, она не могла усидеть в школе.

«Что-то случилось?» – не сразу ответил он.

«Случилось!»

«Что?»

«Так не расскажешь. Можешь быть на нашем месте через полчаса?»

Следующую эсэмэску опять пришлось ждать.

«Но идут уроки…»

«Забей на уроки!»

Опять молчание. Жюли успела сто пятьдесят раз проверить, нет ли новой эсэмэсэки, прежде чем пришел ответ:

«Конец года, контрольные… А до трех нельзя подождать?»

«Нельзя. Забей на контрольные! Это очень важно!»

Жан-Жак опять долго не отвечал.

«Я очень тебя прошу!» – написала Жюли.

«Хорошо. После следующего урока», – наконец ответил Жан-Жак.

Жюли, как обычно, ждала его на парковке возле торгового центра. И еще издали узнала его красный скутер и куртку, раскрашенную в цвета британского флага.

– Что случилось? – спросил Жан-Жак, снимая шлем. Его лицо явно выражало недовольство.

– Где ты столько пропадал? – спросила Жюли. – Я уже полчаса тут торчу!

– У нас был тест по математике. А сейчас идет итоговая лаба по химии.

В его словах Жюли, наверное, должна была услышать укоризну. Но ей было не до этих тонкостей.

– Я взяла из папиного стола ключи от нашего загородного шале, – сказала она. – И хочу, чтобы мы с тобой сейчас туда поехали.

– Куда? – не понял Жан-Жак.

– О господи! В наш загородный домик в горах. Это недалеко. Полчаса езды.

Жан-Жак помолчал, переваривая услышанное. И чем яснее он понимал, о чем говорит Жюли, тем большее удивление проступало на его лице.

– Сейчас? – переспросил он.

– Сейчас!

Жан-Жак нахмурился.

– Но у меня через час зачет по литературе. А потом тренировка – послезавтра последний тур чемпионата. Я капитан, мне неудобно пропускать. А завтра нельзя?

Жюли закусила губу и отрицательно мотнула головой.

– Завтра нельзя! Я не смогу воровать ключи из папиного стола каждый день. Я хочу, чтобы мы поехали сейчас. И чтобы между нами всё было. Всё! Понимаешь? Всё! Поедем. Я тебя прошу!

* * *

Они лежали переплетенные и боялись расцепиться…

Комната Жюли в шале располагалась на втором этаже в мансарде. За узким окном от пола до потолка – балкончик, такой крохотный, что там помещался только ящик с цветами. За балкончиком – косо уходящий вниз горный склон, внизу поросший вековыми елями, наверху – скалистый и укрытый снегом. В наклоненном над кроватью потолке – мансардное окно, в которое заглядывают темные, почти черные еловые лапы. Повсюду глубокая, вечная, величественная тишина.

– Пора ехать, Жюли, – мягко сказал Жан-Жак. – Нас будут искать.

Жан-Жак прав, пора возвращаться домой. Мама уже три раза звонила – Жюли не ответила. Только написала: «Со мной всё в порядке. Скоро буду».

– Сейчас, сейчас. Еще минуточку… Еще только одну минуточку…

Первый раз – как прыжок с парашютом! Вдвоем, в обнимку. Глаза в глаза, дыхание в дыхание. Когда ничего не видишь и ничего не слышишь вокруг. Только ужас – ужас, смешанный с каким-то отчаянным восторгом. Но чувства – зрение, слух, осязание – стали при этом в тысячу раз сильнее!

А потом… Потом наступает незнакомый прежде покой. Потому что Жан-Жак… Он такой благодарный. И такой восхищенный…

– Теперь нас двое… Двое навсегда, – проговорила Жюли.

– Да, – подумав, ответил Жан-Жак.

Жюли поняла: многие очень важные вещи до мужчин доходят гораздо дольше, чем до женщин. Потому что женщины в главных вопросах жизни руководствуются сердцем. А мужчины любую мелочь хотят пропустить через голову.