Историю можно писать, переписывать, не дописывать, приукрашать, преуменьшать. Писать о злодее, как о добряке. Писать о добряке, как о злодее. Писать о злодее, как о злодее, но понимать, что с течением времени люди вспомнят о нем, как о добряке, и наоборот. Ученые на какие только темы не рассуждали, бесчисленное количество трудов изложили, сколько бумаги перевели, а в итоге мир получил вторую мировую. И даже после этой катастрофы, наглядно продемонстрировавшей ужас конфликтов такого масштаба, люди продолжают воевать.

К чему тогда стремление к добру, если всегда найдется в мире зло, для искоренения которого добру придётся надеть перчатки противника, запачканные нечестными деяниями и кровью невинных. Всегда добро для сражения спускается на уровень зла, и никогда зло не поднимается на уровень добра. Защитник должен взять автомат и убить агрессора. Но он же убил, разве убийство может быть добром? Зачем тогда вообще воспитывать детей, пусть растут себе сами, как семена. Рано или поздно произойдет надлом заложенных тобой нравоучений. Однозначно произойдет, никуда не денешься.

Все относительно в этом относительном мире, и каждому вопросу и действию на этом фоне можно придать этой самой относительности. Но стоит учитывать во всем этом хаосе право индивида на мнение и самоопределение. Чтобы, поворачивая голову и видя многовековой мрак, человек спросил себя, а что я сделал для предотвращения зла? Ответ — воспитывал своих детей в духе идеалистических идей, возлагая на них надежду, раз не получилось до, то не значит, что не получится после. Концентрируя таким образом надежду, столь необходимую человеку, на следующее поколение. А если подытожить, то не упасть духом, стремиться к истине, закладывая в детях лучшее — уже неплохой результат.

***

К воротам больницы подъехала «семерка». Из-за отсутствия ближнего света фар, горели всегда дальние лампочки. Установленное запасное колесо с диском четырнадцатого размера отличалось от облысевших родных покрышек. В кузове давно обжилась коррозия, со временем завоевывая все новые территории. Двери редко закрывались с первого раза, но и сильно хлопать не рекомендовалось. Так как сразу возникало впечатление, что автомобиль может развалиться, как карточный домик. Машину Инал попросил у дяди, сославшись на важные дела. Дядя рекомендовал за село не выезжать. Сам он использовал средство передвижения не столько для самого передвижения, сколько для сельских нужд: собирал дрова, перевозил сено, пахал им поле. Документом служил старенький, изношенный технический паспорт. Если инспектор решил бы прочесть удостоверение, то обнаружил бы, что исчезнувших букв количественно больше оставшихся, настолько все печально смылось водой и временем. Технический осмотр последний раз транспорт проходил, как шутливо выражался хозяин, когда выпал большой снег. То есть было это так давно, что год уже никто не помнит. Помнят только, что выпал большой снег.

За рулем сидел Инал, на пассажирском сидении — Эрик. Опыт вождения практически отсутствовал у обоих парней. Машина двигалась не от умения, а от смелости. За наличие прав говорить не буду, расскажу про один из моментов пути. Когда Инал выезжал с проселочной дороги на главную, было уже темно. Аккуратность напрочь отсутствовала. Инал вывернул до предела руль и вдавил педаль газа в пол. Первая попытка ускориться захлебнулась, потом вторая — результат такой же. На третий раз мотор так заревел, что Инала откинуло импульсивным движением. Он вцепился в штурвал автомобиля, чтобы не упасть на откинутую спинку сиденья, но, войдя в поворот, забыл отпустить руль. Результатом оказался съезд в канаву. Одно колесо крутилось в холостую по воздуху, другое рыло в грязи яму. Нужно было возвращаться в деревню, а это пятнадцать километров. Можно было также поискать другую машину с буксировочным тросом или надеяться, что мимо проедет спаситель. Но напоминаю, по их мнению, дело было неотложным. В больнице их ждали, а позвонить и предупредить не представлялось возможным, девяносто пятый год. И тут Эрик схватил машину за бампер. Напрягшись, как штангист, он поднял заднюю часть автомобиля из канавы и перенес ее на дорогу. Конечно, все тяжелое, что есть в «семерке», находится в передней части, сзади — лишь пустой багажник да запаска. Но запаска служила в строю. Поэтому перенести заднюю часть автомобиля — дело хоть и непростое, но выполнимое. Инал таких рассуждений не производил, и в действии друга углядел чудо. А силу, посланную ему в трудную минуту, ознаменовал подарком свыше, отчего заключил, что дело их правильное — с ними Бог!

Алиас вышел на улицу в белом халате Джумбера Акакиевича. Во мраке ночи каждый, видевший движущуюся белую точку, думал, что идет доктор. Разве что пьяному сторожу было все равно. Инал бросился в объятия, заприметив друга. Сжимая руками спину, он всплакнул несколько слез на грудь названного брата. Эрик сиял от счастья так, что Алиас и в темноте видел его улыбку. Запрыгнув в автомобиль, Алиас расположился на заднем сидении и, обменявшись парой приветственных фраз, обратился к друзьям:

— К большому сожалению, беда распространяется с неимоверной скоростью. Даже Бута уже съеден, потеряв всякую связь с прежним собой, — Алиас сделал паузу, отвлекаясь на зашипевшего Инала. Тот в свою очередь сожалел о том, что упомянутый выше парень вообще остался живым. — В тюремном заключении, а после и на больничной палате, я взвешивал все “за” и “против”. Вопрос неоднозначный, имеющий не одну сторону медали. Каждый может пойти домой и жить, зная, что это его не коснется, а если и коснется, то косвенно. А я не могу, не могу и все. Вот лежу, от несправедливости распирает, а смирения не видно. Мог бы, вполне возможно, что иначе взглянул бы на ситуацию, но имею, что имею. От вас, мои братья, ничего не требую. Даже чувствовал бы себя спокойней, не впутывая в свои планы, но и не сказать не мог. Давайте каждый сам примет решение, в теме он или нет.

— Знаешь, Алиас, — перебил Инал, — демократия, конечно, — хорошо, но тут ее нет. Тут не один вопрос, а два. Первый — как бы мы посмотрели на ситуацию, если она происходила бы без тебя. Отвечу, мне нет никакого дела до всех. Да, тут и знакомые мои, но у каждого своя жизнь, и за всеми не уследить. В такой ситуации я пошел бы спать. Второй — это когда ты, мой брат, не можешь смириться