Во всех фильмах, которые мы видели, женщины были так красивы! Мне хотелось выглядеть, как они: Рита Хэйуорт, Элизабет Тейлор, Одри Хепберн, Грета Гарбо… Они настолько совершенны, думала я, что будь я мужчиной, я бы хотела жениться только на такой женщине. Вильям же считал, что они хорошенькие, но не более того.

— Тринидадские девушки — самые красивые в мире, — сказал он. — Кто угодно тебе это подтвердит. — Потом он добавил: — А ты лучше всех.

Доктор Эммануэль Родригес был не такого высокого мнения о тринидадских девушках, как Вильям. Да, соглашался он, на Тринидаде рождаются красивые женщины, в основном благодаря смешению рас, но и на других карибских островах женщины не хуже. И разве он может говорить, что английские девушки некрасивые, когда он сам женился на одной из них.

— Трудно представить себе что-нибудь более английское, чем моя жена. Она была воплощением того, что называется «настоящая английская роза».

Мы лежали в моей постели, было уже довольно поздно.

— Она и сейчас английская роза?

Он не ответил. Вместо этого спросил:

— А как насчет тринидадских мужчин? Они тебе нравятся?

Я знала, что он имеет в виду Вильяма.

— Некоторые — да. Но далеко не все.

— Кто был твоим первым мужчиной, Селия?

Доктор Эммануэль Родригес, казалось, не имел ничего против того, чтобы мы с Вильямом встречались. Да и мог ли он возражать, если это была его собственная идея. Я ужаснулась, когда он впервые предложил, чтобы я время от времени ходила куда-нибудь с «садовником» (так он иногда называл Вильяма), потому что это положит конец всем подозрениям, которые может питать относительно нас его жена или кто-то еще.

— Как я могу встречаться с кем-то другим?

Он сказал:

— Дело совсем не в этом. Тебе вовсе не нужно хоть что-то ему позволять. Тебя это ни к чему не обязывает. Дело в том, чтобы положить конец разговорам. Пустить по ложному следу.

Очень скоро я убедилась, что он был прав.

На следующее утро после нашего первого свидания Элен Родригес, даже не умывшись, прибежала на кухню в халате и тапочках.

— Как все прошло, Селия? — приглушенным голосом спросила она. — Ты довольна?

Я продолжала протирать полки шкафчика.

— Да, миссис Родригес, спасибо, я очень хорошо провела время.

— Прекрасно! — сказала она, явно сгорая от желания узнать подробности. — Приятно слышать. Вы ходили в кино?

Не оборачиваясь, я ответила:

— Да, мадам. Мы смотрели «Унесенные ветром».

— Как романтично! — Из узла у нее на голове выскочила прядь, она подняла ее наверх и заколола. — Как ты думаешь, вы еще пойдете куда-нибудь вместе?

Это прозвучало, как будто мы были подругами и привыкли обмениваться секретами.

Я прополоскала тряпку в тазике и тщательно выжала. Потом я стала протирать большие керамические горшки, старательно счищая грязь с ручек и крышек. Их уже давно не чистили.

— Посмотрим, — сказала я. — Я не хочу торопить события.

— Конечно! Но теперь, когда он у тебя на крючке, нельзя позволить ему ускользнуть. Вильям — очень хорошая партия.

Она широко улыбалась.

— Нет, мадам, — сказала я, вытирая руки о фартук и глядя ей прямо в глаза. — Не беспокойтесь, уж теперь я его не упущу.

С тех пор так и пошло: «А не сказал ли он чего-нибудь особенного? Проявляет ли он к тебе внимание? Заходили ли вы куда-нибудь после кино?»

Я никогда не вдавалась в подробности. Обычно я просто улыбалась и кивала, предоставляя ей домысливать все, что вздумается. Моя сдержанность ее не останавливала, а, наоборот, только раззадоривала. Если рядом оказывалась Марва, Элен Родригес многозначительно кивала и подмигивала. Марва обычно отвечала:

— Эта девчонка не любит раскрывать свои карты. — Или: — Да из нее никогда слова не вытянешь.

Мне хотелось спросить, с чего вдруг Марва так заинтересовалась моей личной жизнью.

— Дело в том, — сказала я однажды, когда они вдвоем начали уж очень досаждать мне расспросами, — что нельзя много рассказывать — можно сглазить.

— Да это все предрассудки, Селия! Если Богу угодно, чтобы вы с Вильямом были вместе, то ничто не в силах этому помешать.

Элен Родригес начала дарить мне одежду. Она так сильно похудела, говорила она, что уже никогда не сможет надеть эти платья и юбки; не выбрасывать же их на улицу.

— Пожалуйста, возьми это себе, — говорила она, раскладывая вещи на своем швейном столике. — Так важно чувствовать себя хорошо одетой, когда встречаешься с молодым человеком.

Вначале мне было неловко. Но потом я подумала: почему бы и нет, сама я ведь никогда не смогу купить себе такие вещи. В те дни, когда Вильям должен был за мной зайти, Элен Родригес часто спускалась вниз посмотреть, что я надела. Она могла поправить воротничок или лямку, одернуть подол. Если при этом присутствовал доктор Эммануэль Родригес, он обычно просил ее не суетиться.

— Оставь ее в покое, Элен. Она сама знает, что ей надеть.

Марва говорила, что я, наверно, родилась под счастливой звездой:

— Я никогда не видела, чтобы она о ком-нибудь так заботилась. Посмотри, сколько одежды она тебе отдала. Она обращается с тобой почти как с дочерью.

Возвращаясь домой, я часто замечала свет в окне спальни Элен Родригес или слышала ее шаги наверху и понимала, что она дожидалась моего возвращения. Это очень раздражало доктора Эммануэля Родригеса, который предпочитал наведываться в мою комнату, убедившись, что его жена уже спит.

— Ты держишь хозяйку в тонусе, — полушутя говорил он, — а заодно и меня.

В тот вечер мы вернулись, посмотрев «Злые и красивые» с Ланой Тернер и Кирком Дугласом. Вильям прошел на кухню выпить воды, и в это время Элен Родригес прокричала сверху, что на столе меня ждет письмо. Его сначала по ошибке отнесли в другой дом, и кто-то уже вечером бросил его в наш почтовый ящик. Я сразу же пошла в столовую. Письмо было от тети Тасси. Еще не открыв его, я откуда-то уже знала, что оно содержит хорошие новости.

Но все было даже лучше, чем я могла надеяться.

Тетя Тасси писала, «чтобы сообщить» мне, что «случилась ужасная беда». Романа по ошибке обвинили в чем-то «нехорошем», чего он якобы не совершал. В дело вмешалась полиция. Романа арестовали, и тете пришлось срочно искать деньги, чтобы внести за него залог. Все дело «было сплошным недоразумением», и Роман ужасно переживал. В тот день, когда его выпустили под залог, он остался дома и напился — напился гораздо сильнее, чем обычно. Когда все легли спать, он вышел из дома и направился на Курланд-Бей. Тетя Тасси не сомневалась, что он пошел туда, чтобы «подумать о разных вещах». Потому что время от времени каждому из нас нужно побыть одному и как следует подумать. Какие-то люди — возможно, те рыбаки и бродяги, которые вечно околачиваются на Курланд-Бей — эти подонки, это отребье, вероятно, прослышав обо всей той напраслине, которую возвели на Романа, набросились на него и избили. Они избивали его палками. Они забили его до смерти. Они изуродовали его так, что его невозможно было узнать. На следующий день двое ребятишек нашли его на песке, и все вокруг было черно от крови. Тетя Тасси сокрушалась, как это она заранее не поняла, что нужно ждать беды, ведь именно в тот вечер она видела, как из башмака Романа выполз скорпион — верный знак смерти.