смертника, ты никогда, слышишь, никогда не станешь убийцей и преступником. Ты увидишь, как ему плохо!» Отец подсадил дрожащее хрупкое сыновнее тельце на колено и крепко прижал его затылок рукой. Мальчик всмотрелся в темноту и встретился с чужим взглядом. На полу грязной камеры сидел человек, он громко выл, и его тоскливый вой проникал в затылок и мозг мальчика. Увидев чей-то взгляд из глазка, человек в камере резко вскочил и задергался, пуская густую пену изо рта, неожиданно он бросился к глазку и приник к нему, пронизывая жутким взглядом душу мальчика.

Мужчина в нише всхлипнул и жалобно пробормотал: «Он придет, обязательно придет, он один знает обо мне». Детское воспоминание ушло, затягиваясь пленкой беспамятства, сначала исчез дверной глазок, затем постепенно исчезли маленький мальчик, его странный отец в форме и портупее, машина с водителем-азиатом. Невзрачный мужчина почувствовал облегчение, словно из его души вынули дико воющую иголку. «Он придет, он обязательно придет», — несвязно бормотал мужчина, пристально глядя на сверкающий циферблат. Когда стрелка перепрыгнула заветную черту, наконец-то, дверь подъезда тяжело громыхнула. В парадное вошел молодой человек в пальто и шляпе, с кейсом в руках. Как только он подошел к лестнице, невзрачный мужчина выскочил из своего укрытия и ударил молодого человека монтировкой. Раздался глухой удар: «Кажется, попал, прямо в затылок, еще два удара и полный абзац», — невзрачный мужчина с силой размахнулся, и в этот миг он услышал, нет, не услышал, догадался, что в дверной глазок кто-то подсматривает. Глазок назойливо сверлил ему череп, проникая в мозг, растрачивая силу удара понапрасну. «Почему я сразу не заметил эту дверь», — подумал он, отворачиваясь от глазка, наливаясь гневом на чей-то невидимый ему глаз. Неприметный мужчина со злостью опустил монтировку на молодого человека, но она соскользнула, едва коснувшись крепкого затылка молодого человека в длинном пальто. Длинное черное пальто рухнуло вниз, увлекая за собой молодого человека, по крайней мере так показалось неприметному мужчине, что сначала упали пальто и шляпа, и они погребли останки человека под своей тяжестью. Дверной глазок изгрыз мозг неприметного мужчины до самого основания, пока он что-то искал в глубоком кармане пальто, валявшимся прямо у двери. Наконец вытащил из кармана связку ключей, и вдруг дверной глазок весело подмигнул, так показалось неприметному мужчине, и он, прихватив рукой покрепче монтировку, двинулся по инерции к двери, обитой драным одеялом, но вдруг, опомнившись, испуганно выскочил из подъезда. Воздух, наполненный автомобильной гарью и февральским ветром, заполнил легкие до отказа, и мужчина закашлялся, натужно выплевывая из себя всю гадость, скопившуюся внутри него во время пребывания в затхлом подъезде. Кашляя и шумно отплевываясь, неприметный мужчина рванул на себя дверцу синей «Нивы» и легко запрыгнул на высокое сиденье. Через несколько минут машина слилась с другими автомобилями, неподвижно стоявшими в непрошибаемой пробке на Невском проспекте. «Как же менты на чрезвычайные происшествия выезжают, — с раздражением думал неприметный мужчина, не видя впереди никакого просвета. — Пока они в пробке сидят, можно же уйму народа замочить!»

* * *

На Гороховой улице застыла плотная автомобильная пробка. Она плавно перетекала из Невского проспекта, но возле одного из домов стояли полицейские машины с грозными надписями — «полиция», «ГУМВД», «Дежурная часть ГУМВД», на одной из машин красовалась надпись — «прокуратура», их тесно окружали легковые автомобили с надписями «скорая помощь», «поликлиника гемофильного Центра».

— Вот это да! — ахнула Юмашева, вертя рулем, не зная, как подобраться к месту происшествия. — Слава, пошли пешком, нам не подобраться на машине.

— Идем, мать. — Резник выскочил из машины и скрылся в сизом тумане.

«Это так машины начадили. Они стоят здесь уже минут десять, если не больше. Опять я в последнюю очередь приехала на место происшествия. Везет же мне на чрезвычайные происшествия, из одних не успею выбраться, другие спешат навстречу. Судя по количеству специальных машин, в подъезде грохнули какого-то бандита, или еще хуже, прокурора. Типун мне на язык! Тьфу-тьфу». Юмашева растолкала толпу любопытных и вошла в подъезд дома, где толпились сотрудники многочисленных правоохранительных ведомств. Склонившись над человеком, неподвижно лежавшим на нижних ступеньках лестницы, она заметила уголок маленькой книжицы, валявшейся под ним. Юмашева легонько приподняла плечо полуживого человека и вытащила из-под него удостоверение, предварительно прихватив его носовым платком. Она с трудом разобрала в темноте буквы, прописанные крупным каллиграфическим почерком — «следователь прокуратуры, младший советник Вадим Анатольевич Прошкин».

— Не хватай без спросу! Откуда удостоверение? Где взяла? — кто-то вырвал удостоверение из рук Юмашевой, она подняла глаза и брови на невообразимую высоту, собираясь отразить нападение, но тотчас узнала эксперта из Главка.

— Под ним, — она указала на неподвижно лежавшего человека. — Прямо под ним лежало удостоверение-то, наверное, никто не заметил, кроме меня. Пришлось его платком обернуть, не ругайся на меня, Давид Осипович. Меня и так ругают все, кому не лень.

— А тебе на пользу, — проворчал Давид Осипович, — ты от ругани только молодеешь.

— Это я забираю отрицательную энергию у плохих людей и регенерирую ее на положительную, — засмеялась Юмашева, — а кто это?

— Тоже мне атомная электростанция, Гюзель Аркадьевна, — хмурый Давид Осипович растянул уголки губ в тонкую ниточку, что, вероятно, означало улыбку, — это кто? А это следователь прокуратуры Центрального района — Вадик Прошкин. Кажется, это он расследовал дело по убийству Кучинского?

— Не может быть! — воскликнула Юмашева. — Другой был следователь, отлично помню, Жданович его фамилия. Резник, иди сюда, — крикнула она, подзывая Славу, — Резник, в чем дело? Давид Осипович говорит, что это наш следователь. Наш был Жданович, у нас с ним разговор состоялся неделю назад.

— Два дня назад поменяли следователя — Ждановича на Прошкина, — виновато оправдывался Резник.

— А зачем? — спросил Давид Осипович.

— Не знаю, они оба из одного выпуска, в один день пришли в прокуратуру. Никто не знает, зачем их поменяли. — Резник бережно завернул полу пальто Прошкина, чтобы прикрыть тело от посторонних глаз.

— А надо бы знать. Видишь, к чему это приводит. — Юмашева поморщилась: «Господи, о чем я говорю, человек умирает у всех на глазах, а мы разбираемся, кто прав, а кто виноват». — Когда его заберут? Он же умереть может. Слава, он хоть дышит, пульс-то есть?

— Все у него есть, и пульс, и дыхание, — Давид Осипович взял Юмашеву за руку и крепко сжал, — успокойся, сейчас отправим.

— Быстрее надо, — она вырвала руку, сердито подумав, почему все утешают ее, нет, чтобы немедленно отправить раненого Прошкина в реанимацию, ему же срочно нужно спасать жизнь, а вместо этого все хотят закрыть ей рот. — Слава, поторопи санитаров, пусть уже увезут этого Прошкина.

«Свидетелей, разумеется,