«Это он кости Юмашевой перемывает. Кажется, у древних славян был такой обычай, после захоронения покойника выкапывали и мыли ему кости, чтобы избавить бренный дух усопшего от мерзких поползновений злых духов и нечистой силы. Но Юмашева пока жива. Что же это он ей заупокойную песню поет, а-а, это он ее подставляет».

Резник вдруг почувствовал, что все смотрят на него: «Неужели, Фима и меня приплел к заупокойной мессе?» Он прислушался, и на мгновение ржавые слова обрели четкий смысл.

«Куратор района старший оперуполномоченный по особо важным делам управления Резник проводит в отделе все свое рабочее время, но от его бурной, в кавычках, деятельности, нет никакой результативности…»

«Почему он не может сказать просто и без всяких экивок, “никаких результатов”». Слова снова растворились в какофонии звуков, хрипов и металлического треска. Резник стиснул зубы, и тут же память услужливо преподнесла подарок. Он вспомнил давно забытые стихи из позапрошлого века, не утратившие до сих пор новизну и свежесть. «Есть на земле такие превращенья правлений, климатов, и нравов, и умов; есть люди важные, слыли за дураков: иной по армии, иной плохим поэтом, иной… боюсь назвать, но признаны всем светом, особенно в последние года, что стали умны хоть куда».

«Фиму всегда считали дурачком, тупым и недалеким, а он кроет с трибуны умных и честных ментов. Вот тебе и “превращенье нравов и умов”. Если сейчас объявят о моем переводе в другой район, что мне делать? Сдаться? Или бороться? В борьбе есть своя прелесть, но это будет конец всей моей карьере». Резник снова прислушался, но микрофон по-прежнему хрипел, разнося по залу хриплые отхаркивающие звуки. Слава оглядел присутствующих, все с внимательными лицами смотрели на трибуну, пытаясь услышать окончательный приговор. И приговор прозвучал; неожиданно микрофон перестал хрипеть и надрываться и звучный голос Лесина торжественно произнес: «Полагаю необходимым старшего оперуполномоченного по особо важным делам управления капитана милиции Резника Владислава Алексеевича назначить куратором в Василеостровский район. Доклад окончен». Фима спустился с возвышения и направился к небольшому столику, но начальник управления громко окликнул его: «Ефим Викторович, останьтесь на трибуне!» Лесин-младший послушно взобрался на прежнее место.

— Товарищи офицеры! Вопросы есть? — спросил начальник управления. Он говорил громко и четко. Так громко и четко, что у присутствующих не возникло никаких вопросов.

— У меня есть вопрос по существу дела. — Резник поднялся во весь рост. — Считаю результаты служебного расследования по факту смерти Силкина Леонида в дежурной части отдела надуманными и скороспелыми. Само расследование считаю неполным и потому незаконным.

— Отставить! — проревел начальник управления. — Отставить! На каком основании вы заявляете подобную ересь? Совсем распустились! В демократию не наигрались?

— А на том основании, товарищ генерал, — Резник выждал момент, когда начальник управления выдохнул воздух и вклинил свои слова как раз в этот промежуток, — на том основании, что я присутствовал в отделе в тот день, когда умер Силкин. Лесин не удосужился опросить меня по данному факту. Поэтому считаю вполне закономерным, что результаты служебного расследования, проведенного Лесиным, являются недостаточными и неполными для организационных выводов.

— Почему не опросил Резника? — спросил генерал каким-то скрипучим голосом, глядя на Фиму строгим взглядом.

— Полагаю, что служебное расследование проведено полно, — начал было Фима, но генерал прервал его, грубо оборвав на полуслове.

— Резника опросить, заключение переделать, Юмашеву срочно вызвать в управление! — генерал перевел взгляд с Лесина в зал, отыскал глазами Резника и добавил вполне миролюбивым тоном: — Защищаешь свою подругу? Молодец! Женщин жалеть надо.

После его слов в зале словно прорвалась плотина. Словно с вершины гор обрушилась лавина многолетних снегов и селевых потоков одновременно. Резнику на мгновение показалось, что зал превратился в зону стихийного бедствия. Все зашумели, загалдели, одобрительно зацокали языками, при этом никто не обращал внимания на Владислава, его подвиг остался за кадром. Попросту сотрудники управления не ожидали от генерала простых человеческих слов. Их настолько поразило генеральское понимание ситуации, неожиданная доброта простых, в общем-то, слов, и все вышеперечисленное явило собой совершенно незапланированное, из ряда вон выходящее событие на сегодняшнем рядовом совещании.

* * *

В заурядной кофейне клубами расходился табачный дым, создавая дымовую завесу, как при пожаре. Гюзель Аркадьевна присела за столик и с досадой подумала, что, пожалуй, напрасно назначила Трифонову встречу в кафе, битком набитому курящими студентами. «А, впрочем, можно и мне покурить, пока есть время», — она достала изящный портсигар и долго вылавливала в нем длинную тонкую сигарету, затем нацепила ее на короткий мундштук, немного замешкалась, вспоминая различные гадкие высказывания о вреде курения, и только собралась прикурить, как у ее носа щелкнула зажигалка. Юмашева внимательно посмотрела на золотую зажигалку, затем медленно перевела взгляд на длинные пальцы с ухоженными ногтями, сжимавшие дорогую игрушку, и только после этого взглянула на обладателя тонких аристократических рук и жестов. «Так вот ты каков, Трифонов Сергей Викторович! Красивый, молодой и богатый, судя по твоему внешнему виду, наверное, разъезжаешь на дорогом авто, пока я экономлю на семьдесят шестом бензине для моих потрепанных «жигулей», ботиночки у тебя начищенные, блестят, значит, пешком не ходишь, в троллейбусе с бутылкой пива кайф не ловишь».

— Сергей Викторович? — спросила она, глубоко затянувшись и выпуская дым, слегка вытянув нижнюю губу.

— Он самый. Трифонов Сергей Викторович. — с готовностью подтвердил журналист, присаживаясь на стул.

— Вы спешите? — Юмашева понимала, он не будет тратить драгоценное время на долгое знакомство. «Такие хмыри настолько обожают себя, что для них любое времяпровождение, не приносящее дохода, кажется пустой забавой», — злилась она, разглядывая тонкие пальцы Трифонова.

— Очень спешу. Вы заказали кофе? Я закажу. — Он помахал рукой официантке, и она молниеносно примчалась с подносом, на котором одиноко торчала единственная чашка с капуччино.

— А вы не пьете кофе? — спросила Юмашева, тоскливо наблюдая, как из чашки вываливается густая пена, угрожая затопить столик, зал и всех присутствующих вместе с их сигаретами под своей белой шапкой.

— Нет, кофе я не пью. Так о чем вы хотели поговорить? — Трифонов сидел, как на иголках, вертелся на стуле, как заводной, не скрываясь, посматривал на часы.

— О вашей статье. Откуда такие сведения? Версии? — она размешала ложечкой густую пену в чашке.

— Вы имеете в виду статью о Кучинском? Ах, да-да, конечно, о Кучинском, мы же говорили по телефону, — он с досадой махнул рукой, — извините, рассеянность.

— Вы, Трифонов, так говорите, будто вы такие статьи каждый день по десять штук рожаете. Откуда дровишки? Версия ваша откуда появилась? Или вы ее подсовываете тупым ментам? Для пробы, так сказать, — она крутила ложечкой в чашке, изнывая от желания плеснуть кофе