— Согласен, только к жене Кучинского надо ехать вдвоем. Мало ли, времена смутные, — Резник покачал головой, явно сомневаясь в способностях Юмашевой в качестве процессуального лица.

— Резник, прекрати качать головой. Твоя ирония неуместна. В России всегда смутные времена, каждый день. Сколько себя помню, они все смутнеют и смутнеют. Но у нас должна быть надежда на прояснение. Все в наших руках, мой мальчик, любой барометр можно перевести в позицию «ясно и солнечно», тогда и времена изменятся. Даже погода дело рук человеческих.

— Как это? — Резник нерешительно покрутил пальцем у лба, артистично изображая из себя тупого и непонятливого.

— Не крути пальчиком-то, не крути, дорогой мой. Мысли живого человека имеют обратную связь, если один человек думает плохо, в каком-нибудь маленьком помещении собирается отрицательная энергия, так?

— Ну, так, — Слава сжимал губы, чтобы не расхохотаться.

— А если все человечество думает плохо, тогда и погода портится, и времена становятся смутными. Если все люди на земле станут думать только о хорошем и светлом, тогда и погода станет ясной и солнечной. Зима будет морозной и красивой, как в позапрошлые века, а не гадкой и липкой, как сейчас. Лето станет теплым и солнечным, а не слепяще-душным, как в прошлое лето, помнишь? И хорошо, что помнишь. Вот так и с временами бывает. Представь, люди посылают в космос положительную энергию, а космос возвращает нам золотой и серебряный века в одном флаконе.

— Ну, ты и фантазерка, мать! — восхищенно выдохнул Резник. — Ну, ты и загнула, приплела и космос, и положительную энергию, и золотой и серебряный века…

— Шутка. Если хочешь, к жене Кучинского поедем вместе. В конце концов от убойного отдела ты назначен главным начальником по всем мокрухам. Я всего лишь твоя помощница.

— Ты не помощница, ты главный организатор расследования, — засмеялся Резник. Он крепко обнял Юмашеву и прижал к себе, — ну, мать, ты меня удивила.

— Чем удивила? — она отстранилась от него и тоже засмеялась.

— Своим оптимизмом. Это надо же! Смутные времена, положительная энергия, космос, серебряный век, — пробормотал он и испарился из кабинета, озадаченный, если не сказать больше, ошарашенный услышанным.

— Что в моих словах удивительного? — вслух сказала Юмашева. — Мой опыт работы подтверждает данную точку зрения. Преступления совершаются в основном плохими людьми, редко встретишь хорошего человека на этом поприще. Даже в домах и квартирах собирается отрицательная энергия, если эти жилища заселены людьми с дурными мыслями.

Ее бормотание прервал телефонный звонок. Юмашева посмотрела на дребезжащий аппарат. Звонил местный телефон. «Опять что-то случилось на территории», — подумала она и сняла трубку.

— Гюзель Аркадьевна, в подъезде на Гороховой разбой. Черепно-мозговая, многочисленные ушибы, потеря крови. Вы поедете?

— Обязательно. Резник еще в дежурке?

— Здесь. Вас ждет.

— Через минуту спущусь.

Юмашева взяла папку с документами и вышла из кабинета. Она бережно повернула ключ в замке, запоминая количество оборотов. Многолетняя привычка к соблюдению режима секретности сидела в ней крепко, как привычка чистить зубы и принимать душ. Она покачала головой, крепко сжимая губы: «Кто-то побывал в кабинете, а вот что искал, это для меня пока загадка. Просто хотел подставить, чтобы личный состав заметил рассеянность начальницы, — шепнул внутренний голос. — Обычная подстава, Виктор Дмитриевич хочет добиться своей цели любой ценой. Все люди добиваются цели любой ценой», — но Юмашева уже не прислушивалась к внутреннему голосу. Она ломала голову над сложным вопросом, успеет ли сегодня побывать у Кучинской и Карповой, и в каком порядке. Анне Семеновне она твердо обещала, а слово нужно держать. К Кучинской съездить необходимо, время безвозвратно уходит, унося с собой обрывки ушедшей жизни. «Карпова подождет, никуда не денется, время еще терпит, в первую очередь надо исполнить служебный долг», — решительно оборвала внутренние сомнения Гюзель Аркадьевна и крикнула в окошечко дежурной части:

— Слава, выходи!

* * *

Неприметный мужчина тридцати с небольшим лет вошел в грязный подъезд старинного дома на улице Гороховой. Облупленная синяя краска на стенах, кошачье и собачье дерьмо на лестнице, перегоревшая лампочка на длинном перекрученном проводе, петлей свисавшем с крюка, когда-то, еще в прошлом веке, очевидно, предназначавшемся для роскошной люстры с обилием рожков, выломанные прутья на перилах лестницы, небольшое углубление в стене, напоминавшее закуток или, скорее всего, тайник, мужчина внимательно пригляделся и вздохнул с облегчением, это тот самый подъезд, который ему был нужен. Прогорклый запах пережаренной дешевой рыбы почти оглушил его, и мужчина прижал ладонь к губам и носу, пытаясь привыкнуть к неприятному запаху, закладывающему гортань и носовые пазухи. Он пробрался к нише в стене и заглянул внутрь. Кроме мусора и обрывков бумаги там ничего не было. Далекие отблески уличных фонарей изредка попадали на пустую нишу. Сразу становилось светло, углубление в стене напоминало темный и уютный закуток, где можно было отдохнуть, отоспаться и даже подумать о смысле жизни. «Наверное, бомжи облюбовали место для ночевки, не очень-то грязно, но вполне вероятно, вши и блохи здесь присутствуют», — брезгливо подумал мужчина и провел ладонью по углублению. Повеяло теплом. «Наверное, рядом проходит тепловая батарея или котельная внизу», — ухмыльнулся неприметный мужчина и залез в нишу, устроился в углу, стараясь не думать о различных тварях, могущих пребывать в этом сухом и теплом месте. Изредка поглядывал на светящийся циферблат, но стрелки упорно стояли на месте, казалось, что время остановилось. В подъезде стояла густая тишина, какая-то вязкая, обволакивающая, закладывающая уши, несколько раз мужчина вкладывал палец в ухо и сильно встряхивал его, пытаясь понять степень оглушительности безмолвия.

Он вдруг вспомнил далекий забытый эпизод из его детства. Этот эпизод давно затянулся пленкой беспамятства, но именно сейчас всплыл, напомнив о себе знобким холодком непереносимого ужаса. Мужчина неожиданно всхлипнул. Время растворилось, растеклось, размазалось… Он маленький, ему всего восемь лет, его отец, военный, старший офицер внутренних войск, в портупее и погонах с большими звездами. Однажды отец ласково положил ему руку на стриженый затылок и куда-то повел. Они шли долго, а машина медленно шла рядом, будто сопровождала их самостоятельно, словно была одушевленным существом, а за рулем не сидел паренек с азиатскими раскосыми глазами. Они прошли через строгий контроль, железные ворота, машина осталась далеко позади, отстав от них, не успев-таки попасть в один с ними шаг. Металлические засовы, бряцающие цепочки, глазки, сверлящие затылок… Мальчик дрожал, но его короткие волосы ласково теребила отцовская рука. Вот они уже прошли много-много коридоров, впереди железная дверь, вся в заклепках, металлических нашлепках, латках, и в середине торчит огромный глазок. «Сейчас-сейчас, — шепчет отец, ласково теребя короткие волосы на голове сына, — сейчас ты его увидишь. Через полчаса его расстреляют, ты увидишь смертника, настоящего