В дверь позвонили, и Вера Петровна засеменила, торопясь открыть.

— Это вам лестницу принесли, — сказал голос из-за двери.

Резник, пыхтя, поставил лестницу у притолоки и вопросительно посмотрел на Юмашеву.

— Все в порядке, Слава. — Она протянула руку Вере Петровне, крепко пожав сухую сморщенную ладонь, сказала на прощание: — Вера Петровна, не открывайте дверь кому попало. Вместо нас могут разбойники позвонить, тоже лестницу попросить.

— У меня нюх на хороших людей, — сухо ответила Вера Петровна, поджав губы.

— Вот и хорошо, у нас тоже нюх на хороших людей, — делано засмеялась Юмашева, подталкивая Резника к выходу.

— Слава, вроде мы идем по верному следу, приметы совпадают — и одежда и машина. Или, наоборот, след нас ведет. Номер машины бабка не разглядела, парня опознать не сможет. Так что, это след нас с тобой ведет куда-то, а куда, я не знаю. Пока не знаю… Как там Прошкин?

— Прошкин в реанимации, но живой. Все разъехались, что будем делать?

— Пойдем по квартирам, будем искать очевидцев, — сказала Гюзель Аркадьевна, медленно поднимаясь по полуистертым ступенькам лестницы, на которой только что лежал бездыханный следователь прокуратуры.

Весь оставшийся вечер Юмашева, вконец измученная, на пару с неунывающими молодцеватым Резником, звонила во все квартиры подряд и спрашивала приторно-вежливым голосом: «Может, видели вы, господа хорошие, подозрительных людей примерно в пять тридцать вечера?» Когда весь дом распался на отдельные ячейки, в которых побывала неутомимая парочка, Юмашева взвыла нечеловеческим голосом и спросила, не скрывая усталости:

— Слава, ты не устал?

— Нет, мать, не устал. А на тебе лица нет, — он заботливо потрогал ее лоб. — Ты не заболела?

— Нет, не заболела, — она отпрянула от его руки, — просто не успела заехать к жене Кучинского и невестке Карповой. А сегодня уже поздно.

— Сегодня уже поздно, — согласился Резник, — зато завтра можно их навестить, раненько встать и навестить прямо с утра. По очереди, разумеется, — он отгородился от замахивающейся Гюзели, — осторожно, главное, не нанести мне членовредительства!

— У меня ангельское терпение, но даже мне невмоготу долго переносить твое садистское поведение.

Юмашева устало плюхнулась на сиденье. «Если сейчас скажет, что его нужно отвезти домой, без истерики не обойдусь», — раздраженно подумала она.

— Надеюсь, вы отвезете меня домой, Гюзель Аркадьевна? — тут же услышала она.

— Слава, какие проблемы? Конечно, отвезу, — она с чувством повернула ключ зажигания, — не оставлять же тебя на улице в одиночестве, такого молодого и красивого. Сразу подберут. Опомниться не успеешь.

* * *

Когда Юмашева поставила во дворе машину, мельком взглянув на темные окна своей квартиры, на часах было около двенадцати ночи. Войдя в квартиру, кинулась на кухню в надежде найти что-нибудь съестное, но ошиблась, холодильник угрожающе звенел пустым чревом. Она прижала ладонь к животу, послушала его урчание и открыла морозилку. «Пока моюсь, чищусь, мясо оттает, и ничего страшного, если на ночь глядя, зажарю себе кусок замороженного барашка. Наверное, это вредно для организма, пожирать ночью молоденьких ягнят, но что делать, все равно не усну, пустой желудок будет требовать пищи. Имеет законное право». Она прошла в ванную, скинула с себя одежду и тщательно осмотрела тело в зеркале. Осмотр произвел благоприятное впечатление, смуглое тело радовало свежестью и здоровьем, затем тщательно рассмотрела лицо, пальцами приподнимая веки, брови, оттягивая щеки вверх, вправо-влево, не забывая при этом корчить рожицы, затем оттопырила уши и скорчила морду обезьянки. После всех манипуляций Гюзель решительно полезла в ванну, наполненную горячей водой, взбила пену и закрыла глаза, лишь изредка приоткрывая один глаз и посматривая на часы, висевшие на стене. Незаметно задремала, и ей почудилось странное видение, при этом она слышала тиканье настенных часов, из приемника, стоявшего на полу, тихо доносился голос ведущего, что-то бормотавшего о смерти известного политика, но видение не оставляло ее, будто вживалось в реальность. На высокой трибуне в актовом зале сидели мужчины, много мужчин, они были одеты во что-то непонятное, то ли форменное обмундирование, то ли туники защитного цвета. Мужчины яростно размахивали руками, что-то горячо обсуждая. Гюзель прислушалась, но услышала только голос ведущего, бормотавшего о другой, прекрасной жизни на берегу Туманного Альбиона. Мужчины в защитных туниках немедленно уплыли на другой берег, теперь Юмашеву и мужчин разделяла река, мутная, пенистая, с крутыми воронками. И вдруг Гюзель расслышала голоса мужчин, в какой-то момент они заглушили радио. Она поняла, что это судьи, они судят ее, но за что, она пока не понимала. «Куда подевалась трибуна и актовый зал? Я стою на берегу реки», — думала она, прислушиваясь к чужим голосам.

«Ты забыла свой долг! Ты хочешь стать женщиной! Почему ты отклонилась со своего пути?

— Я люблю его, люблю так сильно, что все остальное на этом свете мне стало неинтересным. Я люблю его так, что могу бросить ему под ноги всю мою жизнь, долг, обязанности, одиночество… Разве за любовь судят? Я невиновна! — Гюзель слышала свой голос, да это говорила она, доказывая судьям свою правоту.

— Ты не имеешь права любить! Это удел обычных женщин! Тех, кто может стать женой, матерью, сестрой. Ты не сможешь стать женой!

— Но почему? Я хочу стать его женой! Я хочу этого всем сердцем.

— Никогда! Ты виновна!

— Но в чем, в чем моя вина? — она заплакала и почувствовала вкус соли на губах.

— Ты забыла свой долг, забыла свое предназначение, любить мужчин — удел других женщин.

— Да, я забыла свой долг, и я виновна, — она поникла головой и слезы, щекоча кожу, сползли на грудь.

— Откажись от своей любви! — донеслось откуда-то сверху. — Тогда ты искупишь свою вину. И мы отменим приговор!

— Я виновата. Я отказываюсь от своей любви. Пожалейте меня, — закричала она, но судьи уплыли еще дальше, а река приблизилась прямо к ногам Гюзель, угрожая затянуть ее в свои водовороты.

— Приговор останется в силе, пока ты не разлюбишь его, — донеслось с другого берега, но шум реки уже заглушал мужские голоса.

— Я разлюблю его, разлюблю, — закричала Гюзель, что есть силы, но река уже подобралась к ее коленям, захватила бедра, грудь, она отбивалась руками от бурных волн, но вода уже поднялась почти к самому лицу. Она в ужасе открыла глаза, задыхаясь от крика, вода из крана хлестала, будто свершился вселенский потоп. «Кран забыла закрыть, вроде же крепко прикрутила», — Гюзель посмотрела на хлеставшую воду, стекавшую по кафельному полу, закрыла кран и долго моргала, стараясь обрести твердость духа.

— Вот это да! — вслух сказала она, смотря на свое отражение. — Ну и ничего себе, глюки, сон почти наяву. Это все из-за