Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тогда я поверил ему, и мне сделалось грустно от этого, но теперь он проникается мной все больше и познает чувства. Быть может, человеку не стать камнем. Но два мыслящих существа могут в конце концов понять друг друга и чему-нибудь научиться.
Боги Царства Семи Гор представляются жителям Намула весьма праздными господами, а солнце – прозрачным котлом, в котором они варят амброзию – напиток, дарующий бессмертие и красоту. Он ослепительно сияет, а по вкусу похож на белое вино: так говорят хозяева питейных, доставая из погребов образцы для дегустации.
Я пробовал намулийские напитки и могу подтвердить – это были лучшие вина среди тех, что когда-либо касались моих губ и языка. И ни роскошные виноградные плантации Соаху, ни персиковые рощи Судмира, ни сливовые сады Чаина и Шанвы не помогли этим странам освоить столь же прекрасные рецепты. Все-таки у каждого места есть свои секреты и традиции, которые не повторить никому в мире, как ни одному из государств не повторить вкуса пряностей с острова Шаури.
Жители Царства Семи Гор в древности считали, что в первые сутки тридня боги готовят яства и варят амброзию, чтобы на вторые устроить праздник. Закончив труды, они танцуют, много едят и сладко пьют. А когда засыпают, злые мелкие божки плюют в амброзию и травят ее ядовитой слюной. На третий день боги просыпаются и, не почуяв подвоха, выпивают почерневшую жижу. И тогда с ними начинает твориться злобное безумие, которое и приводит к затмению.
Потом боги засыпают и на другое утро просыпаются, ничего не помня. Они снова принимаются варить амброзию, дабы устроить праздник, и люди следуют их традиции – перед каждым затмением они танцуют, гуляют и празднуют сутки напролет, чтобы утомиться и проспать все то время, пока боги бесчинствуют от проказ темных божков, портящих напиток бессмертия.
* * *
Материк Намул, Царство Семи Гор, г. Унья-Панья, пароход «Мурасаки», 5-й трид 1020 г. от р. ч. с.
В день шестнадцатилетия умытый, разодетый и натертый благовонными маслами Кайоши маялся от мигрени и хмуро смотрел в иллюминатор. Туман редел, обнажая мачты соседних кораблей. На востоке, за громадами облаков, точно кровь, пропитавшая бинт, расплывалось пятно солнца. Белый Бог выдыхал из пасти огненный шар, чтобы согреть Сетерру от Твадора до Руссивы, от Исаха до Намула.
Это утро могло оказаться прекрасным, наполненным тишиной, созерцанием и красотой природы, но как бы не так. На верхней палубе с прошлого вечера будто поселилась армия злых духов. Кайоши хотелось насыпать им под ноги зеркальных обломков, затем сгрести в мешок и выкинуть за борт.
Бах. Бах, – словно тараном по медному щиту.
Топ-топ-топ, – как стая подкованных собак, бегающая за мячиком от полубака до юта.
Крыыыыыву. – Великан со скрежетом сминает в ладонях стальную пластину.
От всех этих звуков у Кайоши разболелась голова, и он уже не знал, куда себя деть и как приблизить долгожданный вечер.
Дверь в каюту неожиданно распахнулась будто от сквозняка. Провидец вздрогнул, но сразу успокоился: внутрь ввалился принц Нико. Полуголый, с разбитой бровью и резким запахом пота. В отличие от Оситы, который даже по коврам топал как слон, принц ходил очень тихо, и ему легко было застать Кайоши врасплох.
– Когда вы научитесь стучаться?! – рассердился сын Драконов. – Я мог все еще спать!
– Да ты не можешь уснуть даже от тиканья часов! – парировал Нико, закинув мокрую рубашку на плечо и хлопнув дверью. – А от такого топота ты точно не спал всю ночь. Я в общем-то тоже.
Нико плюхнулся в кресло, и Кайоши бессильно застонал.
– Во имя Драконов, прошу вас! Не садитесь на мою мебель в таком виде! Вы же весь потный! Запах сохранится в обивке, и меня будет тошнить!
– А я воняю, что ли? – Принц удивленно понюхал свою руку, потом волосатую подмышку.
Провидец закатил глаза.
– Надеюсь, вы как следует подготовились к сегодняшнему вечеру, – сказал он, когда Нико пошел к двери. – Речь должна быть хорошей и четкой.
– Справлюсь, – коротко ответил принц. – Главное, чтобы сам знаешь кто не прищемил мне язык.
Снова хлопнула дверь, и на мгновение стало почти тихо. Только волны шумели за иллюминатором, разделенным надвое бликующей водой и алым небом, да шуршала от качки сдвинутая вбок занавеска, сшитая из множества золотистых пластин. Янтарный шарик с мертвым жуком катался по желобку в столешнице, и Кайоши, наблюдая за ним, чуть не уснул. Ему привиделось, что душа застывает в смоле подобно бабочке и ждет перерождения в новом, беззатменном мире. Но упасть в этот сон окончательно Кайоши не удалось. Из полудремы его вырвали голоса, которые никогда раньше не звучали в центральном коридоре. Тут жили порченые, болваны-провидцы и Осита, но никак не веды.
– А ну громче, девоньки! – бодро скомандовала Олья, и хор грянул с новой силой.
Далеко не все руссивки отличались музыкальным талантом, зато петь любили поголовно. Сейчас они затянули что-то непривычно веселое, и то и дело из общей мелодии заусенцами выбивались крикливые и писклявые голоса. Кто-то подвывал на высоких нотах, кто-то почти хрипел, кто-то шепелявил. Худшего хора Кайоши еще не доводилось слышать. Он искренне понадеялся, что там все-таки только веды, а не артисты Липкуда, иначе день обещал скатиться от пасти Змея до хвоста.
«Что они здесь делают?» – удивился Кайоши, а потом расслышал слова песни:
И тут Кайоши до такой степени живо прочувствовал пляску мурашек по своей спине, что готов был с ними познакомиться.
Он ведь совсем не подумал о реакции жителей «Мурасаки» на этот праздник. В Чаине в такие дни все было просто и понятно. В храм присылали гонцов с подарками от Ли-Холя и чиновников. Под навесами ставили большие столы, которые накрывались за счет Кайоши, и весь день вокруг толпились жадные до угощений толстяки. Провидцы вежливо поздравляли сына Драконов и с наступлением сумерек приносили ему дорогие вещицы, а он сидел на подушке перед очередью, слушал песни монахов о собственном здравии и ждал, когда закончится этот скучный, многолюдный день. Ближе к ночи запускали фейерверки и, если Кайоши того хотел, заявлялись мэджу.
Но веды не знали традиций Чаина, а их собственные могли круто отличаться от принятых на родине Кайоши.
Кто-то бахнул возле двери чем-то твердым – сапогом? – и голос Ольи громко сказал:
