– Это больше чем интрижка. Будет суд.

– А ты полагаешь, восторжествует справедливость? – поинтересовалась я, искренно желая знать ее мнение.

– Конечно, госпожа! Это демократия в действии, – с благоговением в голосе, пылко ответила она. – Власть народа!

Интересно, с кем она успела пообщаться?

– Власть мужчин, – поправила ее я. – Причем свободных. И потом…

На память пришел подслушанный ночью разговор двух присяжных, неспешно возвращавшихся в свои комнаты. От них пахло выпивкой. Я почувствовала всплеск иррациональной ненависти. Они тут свободно и беспечно разгуливают, в то время как я вынуждена таиться как вор.

– Что для тебя завтрашний суд? – спросил один.

Голос я не узнала и в скудном свете не могла разглядеть лицо.

– Хорошая возможность, ничего более, – ответил другой.

Я застыла. Если не ошибаюсь, это голос Трифона.

– Меня удивило, как сильно ты настаивал на суде. Я думал, мы с тобой единогласны в том, что права народа – сказочка, скормленная царю няней в его младенчестве.

– Ты не ошибался, Скирон. Так думают все, кто в своем уме. Ты видел молодых шутов, вьющихся вокруг принца? Разве они должны иметь право голоса в управлении нашим царством?

– И все же Тесей неплохо потрудился, склонив на нашу сторону жителей Аттики. Без своих страстных речей за демократию он бы этого не добился. Я мысленно вздохнула. Самые скучные для меня дворцовые сплетни – о политике.

– Да, он усмирил склочные массы и крестьян. Но когда мы сформируем войска, всем должно быть ясно как день: царь Афин – это царь и есть. Думаешь, Минос позволит крестьянам голосовать по важным вопросам? Думаешь, мы победим критян, если будем тратить время на совещания с сельскими дурнями?

Его собеседник рассмеялся.

– Значит, мы с тобой мыслим одинаково. В таком случае почему ты так настаиваешь на суде?

Ответ последовал не сразу, словно мужчина собирался с мыслями.

– Царица должна выиграть суд, – наконец произнес он. – Не только потому, что она говорит правду, а она не лжет. Скирон, ты прекрасно знаешь, что Ипполит – мерзавец и принцессе ни к чему лгать. Но как Тесей будет жить с сознанием, что его любимого сына и наследника приговорили к смертной казни? Какой у него будет выбор, кроме как отменить свою судебную систему и вернуть себе власть?

Мужчины удалялись, и их голоса становились тише, но я расслышала полный восхищения ответ Скирона:

– Это гениально, Трифон! Я распространю об этом слух. Царица должна победить.

Я не стала рассказывать это Агнете, заметив:

– Правосудие порой сродни женщине, с которой дурно обращаются. Не всегда все так, как должно быть.

Агнета, наверное, решила, что я вновь говорю о своих детях, поскольку ничего не ответила, поднялась, забрала у меня опустевший кубок и на секунду положила ладонь на мое плечо. Подобную вольность я не спустила бы с рук никому другому, даже юной принцессе. Но Агнета особенная. У нее нет никого, кроме меня.

Федра

После ухода Трифона я ждала, уронив голову на руки. Кандакия открыла дверь спальни, вошла и села на освобожденное Трифоном место. Посопела недовольно, почувствовав оставленное его телом тепло. Кандакия не просто выказывала неприязнь к Трифону, она искренно не любила его.

– Что ты думаешь? – спросила я, и голос надломился от усталости.

– Что он считает вас простодушной девушкой, которая будет плясать под его дудку, – ответила она.

Не на такой ответ я рассчитывала, однако сгодится и он.

– Как, по-твоему, я должна поступить? – переформулировала я вопрос, хотя и так уже, кажется, знала ответ. И не ошиблась.

– Уплыть отсюда. И как можно скорее. Вам нельзя здесь оставаться.

Об этом же Кандакия говорила чуть ранее, когда я вернулась с пляжа. И в ее словах был смысл. Более того, чем больше я слышу о том, как проходит судебное разбирательство, тем сильнее сомневаюсь в своей победе. О, возможно, Ипполита и признают виновным. Только какой ценой для меня и моего нерожденного дитя? Стоит ли оно того? Я снова опустила лицо в ладони. Хотелось поступить правильно. Хотелось быть борцом, каким считает меня Трифон, выступить за себя в его версии правосудия. Но хватит ли у меня на это сил?

– Не знаю, Кандакия, – вздохнула я. – Как мне хотелось бы, чтобы здесь была мама.

При упоминании моей мамы Кандакия отвела взгляд. Это было слабое место в ее аргументах. Разве мама не оставалась все эти годы на Крите, несмотря на то что люди говорили о ней самые ужасные вещи? Она не сбежала с сыном к родителям, как бы сильно ей, возможно, того ни хотелось. Я шумно выдохнула, досадуя на себя и ситуацию в целом.

– Почему это должна быть я? – вырвалось у меня.

Кандакия глянула на меня непонимающе, сведя брови.

Я пояснила:

– Мы обе слышим ночной хор. Я знаю, ты слышишь голоса, что бы ты ни говорила. В этом жутком дворце женщин постоянно насилуют. Почему не убедить одну из них возбудить дело против насильника? У Трифона будет свое правосудие, у Критона – судебное заседание, а я вернусь домой с ребенком.

Кандакия промолчала. К этому времени я уже поняла: молчание Трифона или Кандакии говорит о том, что мои слова лишь укрепляют позицию другого. У этой парочки больше общего, чем им кажется. Просто одного судьба сделала высокопоставленным политиком, а другую – служанкой. Ясное дело, меня никто не сможет заменить. Я жена царя, живущая в Афинах под защитой ксении. Меня присяжные обязаны выслушать. Служанку же, над которой насильничает их соплеменник, никто слушать не будет.

– Надеюсь, я ношу мальчика, – сказала я. – Мальчик с таким насилием не столкнется. Мальчик сможет постоять за себя. И ему не придется сбегать на Крит.

– Мальчик может погибнуть, давая отпор, – спокойно заметила Кандакия.

Мы погрузились в молчание. Не знаю, о чем размышляла Кандакия. Я же думала о своих братьях: они не были воинами, но их обоих убили афиняне.

* * *

Наступил новый день, и я попыталась найти успокоение в палящем на небе солнце. Нет, с внучкой Гелиоса не случится ничего плохого под неусыпным оком светила. Глубоко вздохнув, я облачилась в свои самые скромные хитон и пеплос. В главный зал я шла, плотно сжав губы, с решительным выражением лица. Чутье говорило, что я должна быть насколько возможно хладнокровной и собранной, если хочу, чтобы ко мне прислушались и не сочли истеричкой. Сейчас не время для эмоций и слез.

Войдя в зал, я увидела, что обстановку изменили: в центре поставили кресло, вокруг него – скамьи. Я буду давать показания в окружении мужчин. На секунду я пожалела, что рядом нет никого, кто меня поддержал бы, пусть даже Кандакия. Но тут же себя одернула: я царица. Опустилась в стоявшее посреди зала кресло и стала ждать.

Первыми вошли мужчины в годах, поглаживая бороды и переговариваясь друг с другом. Подозреваю, они тоже предпочли бы находиться сейчас в любом другом месте. Сначала они оставили место в середине передней скамьи пустым: наверное, для Тесея. Однако после появился Трифон с несколькими незнакомыми мне мужчинами, и их предшественникам пришлось потесниться, заняв и центральное место.

Минутой позже вошел Тесей и с удивлением огляделся. Ничего не сказав, молча сел на третью скамью с конца. Мы ждали в тишине, когда займут последнюю скамью. Вскоре в коридоре раздались крики и гиканье приближавшихся к залу молодых мужчин. Они ввалились в зал толпой, первобытно стуча кулаками о кулаки и грудью о грудь. И тоже удивленно застыли. Я скрыла усмешку. Они явно планировали прийти раньше всех, усесться впереди и стращать меня, но припозднились с подъемом. Первая, хоть и незначительная, победа опыта над юностью.

Покричав, поспорив и потолкавшись, молодежь расселась. Я искоса глянула на Ипполита. Он сел с краю скамьи, напряженный, словно готовая к броску змея. Один из друзей шутливо завалился на него, и Ипполит раздраженно пихнул его плечом. Его поза придала мне спокойствия. Кто бы что ни думал, Ипполит воспринимал происходящее очень серьезно, а значит, у меня есть шанс выиграть.

Поднялся Тесей. Его худощавая фигура возвысилась над всеми,