Когда журналист нажал отбой, она тихо спросила:

– Дима, что случилось?

– Ничего! – отвечал Полуянов неласково. – Иди спи.

– Дима, кто звонил? Что происходит? – настаивалавозлюбленная.

– Ничего не происходит. Просто мне надо срочно уехать. Поработе, – соврал он и отправился в гостиную собирать свою любимуюкомандировочную сумку. Хотел втихаря взять из сейфа пистолет, но не удалось –Надя пришла в комнату и стояла над душой немым укором.

– Пойди поставь мне чайник, – приказал он.

Но от Нади не так-то легко было отделаться. От любящихженщин вообще отделываться бывает сложнее всего – это журналист за свою жизньуже хорошо понял. Ну, ей же хуже. Полуянов прямо на глазах подруги сунул запояс боевой «макаров» – подарок друзей-эфэсбэшников.

Надя настойчиво спросила:

– Скажи мне: что произошло и куда ты едешь?

– В Инту я еду, – буркнул Полуянов. – В Сыктывкар. В Надым.Выбирай, что хочешь.

– Что случилось, Дима? – снова, как попугай, повторила Надя.

– Ничего! – проговорил, закипая, молодой человек. – Кромеодного: я, если ты помнишь, работаю спецкором отдела расследований, и менямогут выдернуть в командировку в любую минуту!

Он бросил в сумку пару свитеров и все чистые на данныймомент рубашки: предостережение прозвучало серьезно, и бог его знает, скольковремени (и где) ему придется скрываться. Буркнул на Надю, совершеннонесправедливо:

– Чем лезть в мои рабочие дела, лучше б рубашки мне стирала.Совершенно нечего надеть!

Девушка немедленно стала оправдываться:

– Но ведь у тебя же три чистые есть и глаженые. Я как разсегодня хотела постирать…

Дима уже покончил со сборами – журналисту, а в прошломдесантнику не привыкать собираться по тревоге. Напоследок сунул в сумку ноутбуки поспешил в прихожую.

В глазах у Нади закипали слезы. Когда Полуянов уже открывалдверь, она прошептала:

– Дима, скажи… Здесь замешана женщина?

Журналист свирепо глянул на нее и в сердцах выкрикнул:

– Да ты просто дура! – и шваркнул входной дверью, оставив вприхожей плачущую Надю.

Позже он не раз вспомнит свои слова.

Разных, ох разных персонажей можно встретить на московскихулицах, в кафе, кинотеатрах и других увеселительных заведениях! Особенно в тричаса ночи. Никто уже ничему и не удивляется. Тем более что парочка, засевшая задальним столиком круглосуточного фастфуда на Ленинградке, внешне особо ничем невыделялась. Ну, едут друзья (или любовники, или сослуживцы) домой послекорпоратива (или вечеринки, или аврала на работе) да завернули перекусить.Обоим чуть за тридцать, парень высокий, статный, красивый, и его спутница оченьдаже ничего – натуральная блондинка с длиннющими ногами и смазливым личиком, накотором выделялись умные глаза. Одеты небрежно, но зато в модные шмотки.Словом, типичные представители зарождающегося российского upper middle class.

Правда, дотошный наблюдатель заметил бы в парочке однустранность: девушка была совсем не накрашена, а молодой человек даже и непричесан, будто оба только-только выпрыгнули из постели и успели лишь наспеходеться. И гораздо более удивительным показался бы стороннему свидетелюразговор, что вели между собой эти двое:

– Дима, а ты думаешь, что нас действительно хотят убить?

– Да, Таня, да. Мой источник служит в органах давно, ко мнеотносится хорошо, он не станет шутить или дергать меня понапрасну.

– Господи, но ты – и вдруг я. Какая связь? Да мы с тобой,по-моему, уже сто лет вообще не виделись!

– Год и три.

– Что – год и три?

– Мы не виделись один год, три месяца и четыре дня.

– Ты помнишь так точно? – Татьяна округлила глаза.

– Естественно, – хмыкнул парень и пропел: – «Я помню всетвои трещинки…»

– А ты все такой же!

– Какой?

– Жуир и бонвиван.

– Кто-кто?

– Не прикидывайся, что не понял. Журналист все-таки.

– Да, я простой российский журналюга, поэтому мой словарныйзапас – тридцать семь слов, не считая матерных.

– Бабник. Это слово ты знаешь?

– Спорить не буду. Хотя вот уже три года живу содной-единственной особой. И налево – ни-ни.

– Трудно поверить.

– Чем обсуждать мой моральный облик, давай лучше подумаем,что нам делать. У тебя открыта шенгенская виза?

– Открыта, – кивнула Таня. И добавила с неожиданнойжесткостью: – Но бежать из страны я никуда не собираюсь.

Твердость давней подруги оказалась по сердцу Полуянову, и онспросил:

– А что собираешься?

– Как – что? – мило улыбнулась девушка. – Бороться.

Три часа спустя, когда рассвет уже нехотя светлил восток, авесенние птицы пока неуверенно, но начинали свой щебет, Димина «Мазда» въезжалав ворота дачи в Абрамцеве.

Здесь головокружительно пахло пробуждающейся землей. Вгустом утреннем тумане едва был виден дом. Бетонные дорожки уже высохли, но навлажной земле еще там и сям лежали пласты нерастаявшего снега.

Дача принадлежала полковнику Ходасевичу, Таниному отчиму.«Даже если нас там найдут, – заявила Садовникова, когда друзья размышляли, гдеим укрыться, – мы всегда сможем отбиться».

По дороге они закупили продуктов в круглосуточномсупермаркете, ведь неизвестно, сколько дней придется сидеть в убежище. Покаехали, обсуждали, кто и почему мог желать им смерти – им обоим. В том, чтозаказали одновременно и Таню, и Диму, крылась главная странность. У них не былони общих интересов, ни общего бизнеса. Они не делили друг с другом ни кров, нипостель (единственный раз больше десяти лет назад – не в счет).

– Если мы поймем, за что нас хотят убить, – только тогда иразгадаем, кто этого хочет, – задумчиво произнесла Таня.

– Обратное утверждение также верно, – откликнулся вечныйнасмешник Дима. – Определим кто– узнаем за что.

Он не отрывал глаз от дороги. На вечно загруженномЯрославском шоссе сейчас, перед рассветом, можно было пронестись с ветерком, ижурналист не преминул воспользоваться этой возможностью: стрелка спидометраплясала в районе ста пятидесяти километров в час.

– Ты не гони давай, а то киллеров без работы оставишь, –слегка сварливо заметила Садовникова. Однако ей и самой нравилась быстрая езда,как нравилось все рискованное.