– Даже на свидание не сходила…

Он меня смешил, этот жгучий парень.

– Думаешь, большая потеря?

– Большая. Очень большая.

Последняя фраза произнеслась явно с указкой на то, что под ширинкой.

– Нова, как вы думаете, Судья согласится выпить с нами чаю? – поинтересовался тем временем завершивший звонок Иннар.

– Сомневаюсь, – отозвалась честно, – он обычно занят.

– И все равно, – мельтешила беспокойством Майя, силясь одновременно успеть все сразу, – я приготовлю кекс, накрою на стол… Знала бы заранее, отыскала бы еще утром свой лучший рецепт!

В ее понимании (ну, чтобы наверняка все успеть) предупредить о визите такого важного гостя я должна была за месяц. В крайнем случае за неделю. Нет, на меня она вовсе не злилась, лишь сетовала на слишком быстро бегущее сейчас время.

Я улыбалась, глядя на то, как спокойный обычно дом из-за чьей-то мнимой важности в головах превратился в муравейник.

На заднюю террасу, ведущую к саду, я вышла лишь для того, чтобы спрятаться от Эдима и его назойливости. Но просчиталась, она в этот день побила все рекорды, и сам он тут же показался следом. Подошел так близко, что обдало жаром, пришлось отступить к самой стене.

– Какая… прыткая…

Настырный Охр прижался близко, теснее, чем позволяли приличия.

– В самом деле, что ли, замуж вышла?

– В самом.

– Так быстро? Где успела отыскать суженого?

Ему было плевать на моего суженого. И я с удовольствием поддалась чужому флеру, который насквозь пропах эротическими картинами: подрагивающими кубиками пресса в моменты напряжения, прикушенной мочкой уха, горячим языком, лезущим во всевозможные глубины.

– Настырный же ты…

– Как можно выбрать любимый сорт чая, не попробовав хотя бы две чашки?

– Мне хватило одной.

Он меня не слышал.

– Или, может, ты уже попробовала штук десять? Тогда одиннадцатая не повредит?

– Ты опоздал.

– Не обязательно.

В его ауре мне рисовались видения одно другого непристойнее. Тугой красивый член со вздутыми венами, изящный абрис шляпки головки, ждущей, когда ее пустят во влажный плен. Эдим хотел трахаться, хотел так сильно, что рядом с ним попросту не получалось не хотеть того же. И это забавляло. Позволение себе наслаждаться вкусным чувством – не измена, даже если в этом чувстве фигурирует мужской орган. Но Санара, почуявший чужой запах на моей одежде, может случайно отсечь голову. Не мне, Охру.

– Играешь с огнем, дорогой друг.

– Обожаю это.

Он торчал от меня, как испорченный подросток от желанной игрушки, хотел получить во что бы то ни стало. И нет, дело было не в моей внешности, которая, к слову, не была в его вкусе, но в том, что в глазах Охра я была особенной. Некоей редкой женщиной, наделенной удивительными способностями, и такой трофей Эдим попросту не имел права упустить. А особенно сильный оргазм, вызванный моими уникальными умениями, стал бы вишенкой на торте – торте, облитом его спермой…

– Знаешь, что у меня в штанах?

– Догадываюсь.

Этим «чем-то» он бы уже толкался в меня со стонами и хрипами, дай ему волю. Разложил бы меня прямо на этом деревянном полу.

– Размер бы тебя впечатлил.

Слишком заводной с ним всегда выходила игра, чтобы от нее отказываться.

– Хороший?

– Умножай на полтора. Или даже на два. Слушай, ведь муж – это несерьезно…

– Не в моем случае.

– Попробуешь меня, разведешься… Или зачем разводиться? Я готов побыть твоим любовником.

В слове «побыть» заключалась вся Эдимова суть. С таким кобелем идеально исследовать все позы камасутры, но провести теплый уютный вечер за интересной беседой не получится. И все же я понимала Юнию, которой не хватало именно этого – раскрепощенного, красивого, горячего мужика, – и потому ее воображение для полной любви дорисовало Охру те качества характера, которыми стоящий напротив меня субъект отродясь не обладал.

– Давай… Я умею быть нежным и страстным, я неутомим. Проверь…

А ведь он не врал про размер в штанах, на таком скакать – сплошное удовольствие. Даже для фитнеса. Проблема заключалась в малом – я любила другого человека.

– Отвали, – посоветовала беззлобно.

– Не упускай шанс…

– Сделай шаг назад.

Этот гад даже не послушался.

В этот момент в дверь позвонили.

– Кто это? – собственные фантазии затмили ему мысли о том, что кто-то должен был прийти.

– Как кто? – я улыбнулась. – Это мой муж.

Наверное, сработал контраст. Бесконечно уютный дом, в котором часто случались семейные обеды, в котором обитатели относились друг к другу с искренней теплотой, – и Аид.

Он едва вошел в холл, а с ним вместе вдруг шагнула в особняк вся власть Аддара. Приблизились холодные стены тюрьмы, шагнули на теплый палас сотни подписанных приговоров, свечной запах, стоны каторжников, королевские вензеля и чернила с тяжелых печатей. С Судьей пришел холод. Не морозный, но другой – равнодушный, «непредвзятый», когда все по закону, по справедливости и без сантиментов.

Хорошо, что среди стоящих не было Аэлы, она бы расплакалась – светлые дети слишком чувствительны к тьме, а в Санаре ее было много.

Меня же совершенно некстати заводил его вид, его мантия, его уверенная манера шагать и даже стоять.

– Доброго всем дня, – поздоровался он первым. Спокойный, без грамма надменности, но и без неуверенности. Уравновешенный человек, прекрасно осознающий собственную власть.

А в ответ тишина. У привычного дома с приходом гостя сделался нестабильным каркас; обитателям казалось, что поплыли пол и стены, что вокруг теперь сотни невидимых коридоров, куда очень опасно ступать, потому что там их ждет иная, нехорошая судьба. Если не сразу обрыв…

Иннар, хоть и был бледен, держался с достоинством – он один привык общаться с Королевским кругом, – ответил первым.

– Мир Вам, Ваше Благородие. Большая честь, что наш дом почтил своим присутствием сам Верховный Судья Аддара.

– Можете звать меня Аид, – прозвучало глухо.

Одна я знала, насколько сильно внутри Санары отторгалась словесная конструкция «Ваше Благородие». И зря. Если бы ни то самое благородие, не заиметь бы мне жизни второй шанс, и не стоять бы сейчас здесь.

– Позвольте вам представить присутствующих. Начну с себя…

Иннар не ударил лицом в грязь, несмотря на то, что ему, как и всем, было сложно, почти невозможно смотреть Судье в глаза. В присутствии человека в хламиде почему-то сдавливало горло, тряслись колени, появлялось желание в чем-то признаться, желательно в самом постыдном, грязном.