– …министр распределения финансовых потоков… бывший, – говорил он, – а это моя жена…

Санара был обычным. Трент выглядел бледным, вспотевшим и нездоровым. Майе хотелось полежать; дерзкая Юния попыталась было поймать прямой взгляд Аида, сделала это на долю секунды и тут же отвернулась так резко, что хрустнул шейный позвонок. Кара отсутствовала, Аэлу, вероятно, оставили в детской, Кион дремал у себя. А Охр был сер лицом. На человека в капюшоне он смотрел с перекошенным лицом, как если бы у Эдима заныли все зубы разом.

Мне хотелось смеяться. Потрясающий контраст, шикарный, просто сногсшибательный.

От чая и любого другого застолья, как я и предполагала, Аид отказался.

Почти сразу удалился с Трентом в кабинет последнего – Иннар когда-то настоял, чтобы изъятые артефакты хранились здесь, а не у гвардейца, с которым жил ребенок. Рассудил, что так безопаснее. Теперь был рад, что дела, наконец-то, попадут к тому, для кого со всевозможным тщанием и готовились. Уйдут отсюда вместе с Судьей и опасные заговоренные безделушки – жильцам станет спокойнее.

Голоса мужчин доносились теперь из дальней комнаты; быстро юркнула на кухню, как на спасительный остров, Майя, исчезла Юния. Даже Охр испарился – не то чтобы мне до смерти хотелось узнать куда и уж тем более продолжить диалог, скорее, мимолетное любопытство.

Санара, кстати, заметил. Чужой запах на моей одежде.

Не знаю, каким образом он сумел не показать виду, но Охру сейчас, где бы он ни был, не поможет даже Портал в другой мир. Только я, если успею вмешаться.

(Joe Alexander Shepherd – One Day)

Вмешиваться, однако, пока было не во что, и я, повинуясь неуловимому чувству, направилась туда, куда мне давно следовало наведаться. В самую тихую и спокойную комнату в этом доме – спальню Киона.

Старик, как я и предполагала, спал. Белый как лунь, с подстриженными чьей-то заботливой рукой усами. Не толстый, хоть и имевший в районе живота пару лишних килограммов, но уже невесомый, потерявший для этого мира и себя самого важность.

Он устал рисовать, я чувствовала, и устал быть семье обузой. Желал вновь, как когда-то, обрести потерянную свободу – в зрении, движениях, в выборе дальнейшего пути. И потому неосознанно планировал уход.

Я опустилась на стул. Замедлила время, практически растворилась в этой комнате, заполненной солнечными лучами, стариковой дремой и тишиной. Коснулась многочисленных бумажных листов, лежащих в тумбе, на ней и на столе – рисунки принялись неспешно бледнеть. Скоро они совсем исчезнут. Поблекнут и растворятся штрихи; Кион окончательно потеряет желание рисовать, но вернет желание жить. Его зрение восстановится за месяц – первые светлые под веками пятна порадуют старика уже завтра в обед. Врачи решат – случилось чудо.

Отец Иннара явился связующим звеном, практически медиумом, проложил мост для встречи между мной и Бюро, вложился своей слепотой неоценимо. Но ему пора назад, к радости зрячей жизни, ведь мечтал когда-то дожить до свадьбы Юнии, покачать на руках правнучка. Хоть единожды, хоть разок.

Кион спал.

В его теле уже запустились восстановительные процессы – регенерировали клетки, восстанавливались волокна и нервы, поврежденные когда-то кривым зеркалом. Скоро этот седой дед будет видеть, как молодой, любоваться садом, сыном, цветом алых вишен на пирогах Майи. Ему в радость станут коричневые разношенные тапки, потому что он снова будет видеть прожилки на потрескавшейся коже и свое морщинистое отражение в зеркале.

«Скоро, дед. Спи».

Для Иннара я принялась писать записку.

«Рисунки более не важны, они сыграли свою роль. Это благодаря мне они исчезли, не ищите, не пытайтесь восстановить, не стоит. Ваш отец начнет видеть через месяц. Считайте, что вы завершили то, что начали – уже практически добились справедливости, – остальное оставьте Судье. Верьте, он справится. Вы сделали очень ценное и важное дело – изменили течение истории Аддара. Спасибо. Нова».

Положила рядом с листом Кионов карандаш, поднялась со стула и тихо выскользнула из спальни.

(Excision, Illenium feat. Shallows – Gold [Stupid Love])

Может, виной всему время, которое в моменты моих зависаний текло иначе (а может, просто Санара не желал, чтобы я при судьбоносном разговоре присутствовала), но я опоздала. Когда вышла в холл, увидела, что в дальнем конце коридора уже стоит припертый к стене Эдим, чьи глаза навыкат, а лицо серее пепла. Вокруг Аида, стоящего близко-близко, клубилась тьма вариантов; глаза-прожектора на полную мощь, но уже гаснут – я опоздала. Приговор вынесен, печать тяжестью бетонной плиты упала на невидимый лист, наказанию быть. Из собственной спальни через щель между косяком и дверью, прижав пальцы ко рту, смотрела Юния. Спустя секунду она, всхлипнув, заперлась внутри.

Санара шел-плыл к выходу, как таран, легко пробивший стену, но сохранивший кинетический потенциал, способный случайно убить кого-нибудь еще.

Охр не мог отлепиться от стены, кажется, ему отказали колени.

«Я на выход», – прошелестел Аид мысленно. В руке у него саквояж, в нем папка с документами и завернутые в бумагу артефакты.

Бросив на скрюченного приступом паники Охра последний взгляд, я поспешила вслед за уползающим в сторону двери хвостом темной мантии.

– Ты!..

– Да. Я!

Говорили мы уже на улице, за кустами.

– Что ты с ним сделал?

– А ты печешься об этом уроде?

Аид был не просто зол, он был в бешенстве. Оказывается, только что невидимая гильотина с рассекающим свистом прошлась в миллиметре от головы Эдима. Но, хвала богам, эту пустую голову не отсекла. Пока.

– Он просто молодой дурак…

– Знаешь, сколько таких попыток оправдать тупость я слышу каждый день? – Никогда на моей памяти желваки Санары не напрягались так сильно. – Он прикасался к тебе. К моей жене!

Под слоем света в глазах Аида плескалась тьма. Очень опасная, почти бесконтрольная.

Беда.

Следующий вопрос я даже задать боялась.

– Какой приговор ты ему вынес?

– За прелюбодеяние?

– Несостоявшееся…

Человек, стоящий напротив, был моим мужем, и ему не нравились поправки меня-адвоката в защиту Охра.

– Сообщил, что его мужская сила будет отказывать ему всякий раз, стоит ему приблизиться к женщине без любви.

Шах и мат. Он Эдима морально убил, потому что на настоящую искреннюю любовь Охр практически неспособен. Шанс один на миллион.

– Видишь, – шелестел Аид тем временем, – я даже не был жесток. Лишь справедлив.

Он был справедлив, не поспоришь. Вот только парню за дверью, на которого, ввиду яркой мужественной внешности, залипали десятки девиц в день, это уже не поможет.