– Лучше не надо, Джон. Для тебя же лучше. После папиных неприятностей имя Гилмартинов звучит уже не так гордо. Но я желаю тебе удачи. Ты же знаешь.

– Это очень большая возможность, Уолтер. Просто огромная. Скажу больше – сногсшибательная. Я просто благоговею от мысли о том, что принесет нам Канада.

Джон будет жить «лагерем» у родичей, пока ему, Полли и детям не придет пора уехать в Канаду – в Новый Свет, – чтобы навеки освободиться от британской мелочности и тесных оков социальных условностей. Вся семья согласна, что Джон Джетро – человек удивительного, непобедимого духа. Это тем более похвально, что у него легкие, как говорят, «задеты». Лишь намек на туберкулез, бич Уэльса, такой же опасный в девятнадцатом веке, как в мое время СПИД. Один из частых спутников туберкулеза – чрезмерное оживление, лихорадочная работа ума. Я вижу Джона Джетро в тесной гостиной – он с подлинно валлийским красноречием разливается о богатствах, ожидающих всю семью в Канаде. Уолтер слушает с печальной сдержанностью человека, не знающего, чем завтра заплатить по счетам. А его должники не торопятся платить ему самому. Мод и Элейн зевают, прикрывая рот рукой и мечтая наконец разложить раскладушку и лечь спать. Лишь Полли и Дженет слушают как зачарованные, веря каждому слову – в девочках девятнадцатого века взращивали беспрекословную веру в их замечательных братьев и мужей.

Даже я, плохо знающий географию, понимаю: если тамошний уголь на что-нибудь и годится (на самом деле нет), река Нельсон бурная и полна порогов и совершенно непроходима для тяжелых барж. И вообще она течет в другую сторону – и как перетаскивать угольные баржи через пороги на реке, где нет шлюзов? Такие сцены часты в истории Канады: надежды взлетают на крыльях невежества, а дух авантюризма ведет к погибели.

Разумеется, Джон Джетро делит кровать с Полли, живот которой быстро растет – гораздо быстрее, чем у большинства беременных. Раздувающийся живот словно символизирует ее податливость и плодовитость. Малютка Олвен ночует в корзинке на полу. То есть когда не воет оттого, что у нее как раз сейчас режутся зубки. Но Джон Джетро и Полли спят в лучшей спальне – сном уверенных в себе и доверчивых людей.

Мальчики – Альберт, Томас, Гарри и Ллойди – не уместились в квартире над портняжной мастерской. Их поселяют на той же улице у некой миссис Джо Дэвис, четвероюродной сестры. Несколько шиллингов за съем чердака у миссис Дэвис платит Уолтер, так как Джон Джетро, коммерсант, временно находится в стесненных обстоятельствах и не может пойти на такой расход. Но конечно, все семеро Дженкинсов столуются у Гилмартинов трижды в день, а у растущих мальчиков изумительный аппетит. Дженет смеется над их прожорливостью, а сама изворачивается как может, чтобы растянуть скудный бюджет и поставить на стол, окруженный толпой едоков, хоть какую-нибудь еду.

Милая Дженет! Наблюдая эти семейные сцены, я обнаруживаю, что влюбляюсь в нее. Да, в свою собственную прабабку! Лишь ее мужество и кротость держат на плаву это хозяйство – бредящего оптимиста-брата, павшего духом мужа – бывшего математика, а ныне портного, золовку Полли – мягкую машину для воспроизводства населения, не годную ни для чего другого, и девять детей, шумных и эгоистичных, как и положено детям. Они и должны быть такими, если хотят выжить во взрослом мире. Дженет не слишком умна, не слишком крепка физически, из нее не вышло бы Жанны д’Арк, но благодаря ее твердой вере и простой доброте – качеству явно дефицитному в мире на момент, когда я так внезапно покинул его несколько дней назад, – все семейство держится на плаву и даже нередко смеется.

Видишь ты (смотрите-ка, и я перенял это валлийское присловье), она может быть строгой учительницей, но она любит детей, и дети ее слушают. Она учит вере и доброте – так, как сама их понимает. У нее в запасе множество назидательных историй, некоторые – в виде песен. Одна из них, ее любимая, взятая из рождественского приложения к «Часу досуга», звучит так:

Дженет выколачивает из дряхлого пианино «Бродвуд» скачущую мелодию, кивая в такт и улыбаясь, – воплощенная методистская добродетель. Она и сама воплощает в жизнь то, чему учит. Она думает о себе настолько мало, насколько это вообще в человеческих силах, – но поскольку мы не можем смотреть на жизнь иначе как со сторожевой башни собственного «я» и выражаем себя самих в каждом движении, это на самом деле не такая большая победа, как считает бедняжка Дженет.

Ох, если бы только Джон Джетро не был человеком столь решительных взглядов и твердых мнений! Разумеется, он ходит в веслианскую молельню, ибо по воскресеньям надо себя куда-нибудь девать, но ходит с тем, чтобы перечить. Он сидит на скамье Гилмартинов, скрестив руки на груди, и на лице у него написан задор. Он не согласен ни с одним словом священника и может переспорить его на основании множества прочитанных книг. Библейский рассказ о Сотворении мира – чепуха, Дарвин это доказал. Неопалимая купина, которую якобы видел Моисей, – просто загоревшийся нефтяной колодец, любому дураку ясно, а слова, которые Моисей якобы слышал, звучали исключительно в его голове, в голове отъявленного тори. Как могут верить в эту белиберду разумные люди, живущие в последнем десятилетии девятнадцатого века?

Когда приезжает известный проповедник, не кто иной как сам Смит, по прозванию Цыган, чтобы проповедовать в часовне по вечерам на протяжении недели, укрепляя верующих в вере, Джон Джетро провоцирует скандал. В последний вечер Смит просит встать всех, кто чувствует себя Спасенным, и все слушатели торопливо встают; многие плачут от радости, которой преисполнила их пламенная вера. Лишь Джон Джетро остается сидеть, словно памятник, отлитый из свинца. Сестра и жена трепещут за него. Полли встала, несмотря на огромный неповоротливый живот, и рыдает, оплакивая нераскаянного мужа. Позже, за легким ужином в квартире над мастерской, Джон Джетро объясняет свою позицию. Разве можно чувствовать себя спасенным, если ты никогда и не погибал? Разве он сам не часть великого процесса Эволюции, в котором ничего не пропадает? Если Бог и существует, Дарвин придал Ему совершенно новое значение. Джон Джетро отказывается бежать вместе с толпой. Он не хочет никого обидеть, но и соглашаться с полной чушью не может. Господня воля – не на то, чтобы Джон Джетро Дженкинс спасся, но на то, чтобы он был истрачен до конца в полную меру своих способностей.