Высокому Столу и после того, как Оливер Де Кок поднялся на сцену под мелодию «Народного клуба», мой хозяин сидел как чурбан. Даже Де Кок появился слишком поздно.

К его немалому раздражению, человек, который сидел слева от моего хозяина, приплясывал на стуле и вскоре вспомнил про него. И принялся время от времени наклоняться к нему и отпускать комментарии о собрании, о музыке, о гении Оливера Де Кока, обо всем. Но чурбан только кивал и бормотал что-то себе под нос. И даже эти слова он произносил, наступая себе на горло. Его сосед за столом не знал, что ему было приказано не производить ни звука, ни писка. Теперь он понял, что приказ этот исходил от виновника торжества, от самого хозяина дома, от отца Ндали. В разгар этих мыслей он почувствовал какой-то удар по спинке своего стула. Сердце чуть не выскочило у него из груди. Он повернулся и увидел, что виновник – мальчик, сидевший прямо за ним. Мальчик задел его стул ногой.

Эзеува, бывают времена, когда кажется, будто вселенная, словно обретя непроницаемое лицо, потешается над человеком. Словно человек – игрушка, забава для капризов вселенной. Сядь, кажется, говорит она ему в какой-то момент, а когда человек садится, она приказывает ему встать. Она одной рукой дает человеку еду, а другой – вызывает у него рвоту. Я провел на земле много жизненных циклов и много раз видел таинственные явления. Как, например, можно объяснить, что вскоре после того, как мой хозяин испугался мальчика (всего лишь мальчика!) и снова обратил взгляд на великого музыканта, его по плечу сзади похлопала чья-то рука, и прежде чем он успел пошевелиться, раздался голос: «Обим, обим, скоро нас позовут. Вставай и идем. Вставай и идем»? Видимо, действовать он начал моментально, потому что даже подумать не успел. И поскольку она в присутствии других назвала его «дорогой», высоко подняв его тем самым в глазах тех, кто это слышал, он встал и последовал за ней в величии момента. Его самого поразила ее красота – одета она была исключительно. На шее у нее висела длинная нитка джигида, несколько бусинок были у нее и на запястьях. Разве не было бы наихудшим бесчестьем на глазах у всех этих людей остаться сидеть? И он под громкие одобрительные крики последовал за ней.

То, что говорили люди, когда он уходил с ней, звучало для него как нелепая шутка судьбы. «Посмотрите на него, достойный человек, заслуживший такую женщину!» – сказал один. «Нвокеома!» – похвалил его другой. «Энйи-кво-нва!» – воскликнула какая-то женщина. Человек в штатском, стоящий у высокого напольного вентилятора в конце ряда, встретил его приветствием вождей, протянув руку. Мой хозяин, потрясенный, с неохотой три раза стукнул тыльной стороной своей руки по тыльной стороне руки этого человека. «Поздравления!» – прошептал человек. Мой хозяин кивнул, и его рука, словно вдруг обретя собственный мозг, потрепала человека по плечу. Ему пришло в голову, что события развиваются слишком быстро, словно части его тела подняли мятеж против него и образовали дерзкий союз, не подчиняющийся ему.

С каждым шагом Ндали, зажав его руку в своей, все ближе и ближе подводила его к роковой черте. Но он ничего не мог поделать, потому что на него теперь смотрели все гости в просторном переднем дворе компаунда, и сам Оливер Де Кок прервал музыку, чтобы поприветствовать их на ходу: «Встречайте будущую ориаку и ее мужчину, идущих широкими шагами». Ндали в ответ на это помахала рукой – и он тоже помахал – толпе важных персон, богатых мужчин и женщин, вождям, докторам, юристам, трем мужчинам, прилетевшим из двух стран белых людей – Германии и Соединенных Штатов (один из них с белой женщиной с желтыми волосами), Чувуэмека Ике, сенатору из Абуджи, представителю губернатора штата, Орджи Калу. Он, церковная крыса – человек, который зарабатывал на жизнь, поставляя домашнюю птицу, который выращивал томаты, зерно, кассаву и перец, убивал красных муравьев и разгребал палочками куриный помет во дворе в поисках глистов, – махал всем этим высоким лицам.

На пути в дом они прошли мимо множества людей, среди которых были две женщины, смотревшиеся в зеркало, пудрившиеся; мужчина (один из тех, что из-за океана) в ослепительной белой бариге и красной шапочке озо, покуривавший трубку; полицейский с «АК-47», державший оружие стволом вверх; две девочки пубертатного возраста в свободных платьях, искавшие что-то в телефоне в тени огромной веранды с римскими колоннами; мальчик в галстуке-бабочке и в рубашке, облитой фантой.

Когда они вошли в дом, Ндали прижала губы к его потной щеке. Так она целовала его вместо страстного поцелуя в губы, когда ее губы были накрашены помадой темных оттенков розового или красного.

– Тебе нравится? – спросила она и, прежде чем он успел открыть рот, сказала: – Ты опять потеешь! Ты взял с собой платок?

– Нет, – ответил он. Хотел сказать еще что-то, но она направилась в дом, и он пошел следом. В доме посреди лестничного пролета стоял Чука, который явно удивился, увидев его. Слова оторопело застряли на его губах, когда они проходили мимо Чуки.

– Что такое, обим? Нонсо? – спросила она, когда они прошли мимо Чуки и остановились еще раз, теперь в маленькой комнате, где книжные шкафы разделяли комнату на четыре ряда.

– Ничего, – ответил он. – Попить, ты можешь дать мне попить?

– Попить? Сейчас принесу. – На пороге она остановилась и сказала: – Мой брат – он тебе что-нибудь говорил?

– Мне? Нет… ммм… нет, не говорил.

Она на мгновение задержала на нем взгляд, словно не веря ему, потом вышла из комнаты. Когда она ушла, он чуть не расплакался. Он, не отдавая себе отчета в том, что делает, сел в небольшое вращающееся кресло с изменяющимся углом наклона и быстро повернулся к окну. Отсюда он видел празднество, словно с высоты птичьего полета. Осуофия танцевал, время от времени прерывая Оливера Де Кока. Чукву, вот так иногда происходит с людьми: человек начинает бояться быть опозоренным публично или чего-то в таком роде, и его страх становится причиной его гибели. Потому что состояние тревоги – состояние семяносное. При каждом случае страха происходит опыление, при каждом действии зарождается семя. Когда используется слово, которое может вызвать нездоровую реакцию, и к тому же в присутствии других людей, человек может потерять самообладание, его руки могут задрожать. И потому он на каждом своем шагу, движимый растревоженным состоянием своего мозга, совершает поступки, которые только усугубляют ситуацию, вместо того чтобы исправлять ее. Он наказывает сам себя, он словно участвует в