– Каким образом?

– Таким, мамочка, что это все я. Из-за меня это происходит.

Курица подняла свою освобожденную ногу и выпустила струйку помета на коврик.

– Боже мой!

Они долго смеялись, наконец он отпустил курицу, и она понеслась к клетке, жалобно кудахча. Эгбуну, наверное, смех смягчил ее сердце, и когда он объяснил ей наконец, что ее действия могут привести к тому, что ее семья лишь будет сильнее его ненавидеть, так как все это происходит по его вине, она не нашла слов возражения. А позднее, когда они улеглись спать, она вдруг сказала под дребезжание потолочного вентилятора, что он прав. Она вернется домой.

Как наполненный водой калебас, отправленный с посыльным в стан взбешенного врага, она на следующий день поехала домой, но вернулась – как калебас, горящий медленным огнем. Ее отец разослал множество приглашений на празднование своего скорого шестидесятилетия, но моего хозяина пригласить не пожелал. Ее отец сказал, что он не отвечает требованиям, предъявляемым к гостям. Она ушла из дома, исполненная решимости не возвращаться. Она сказала об этом с дикой яростью, топая и крича:

– Как, нет, как он может так поступать? Как? И если они отказываются приглашать тебя – я клянусь Господом, который меня сотворил… – Она придавила указательным пальцем кончик языка… – Клянусь Господом, который меня сотворил, меня там тоже не будет. Не будет.

Он ничего не сказал, задумавшись о том мягком бремени, которое она возложила на него. Он сидел за обеденным столом, выбирал грязь и камушки из миски белого горошка. Долгоносики побежали, когда он открыл упаковку горошка, и теперь сидели на столе или устроились на соседней стене. Закончив перебирать горошек, он высыпал его в кастрюлю и поставил ее на плитку. Потом взял кичливое приглашение со стула, куда она его бросила прежде, и начал читать про себя.

«Настоящим мистер ______ и миссис ______ и их родственники приглашаются на день рождения вождя. Доктора. Луке Околи Обиалора королевства Умуахия-Ибеку нигерийского штата Абиа. Празднование состоится в компаунде Обиалор 14 июля в Комплексе Агуийи-Иронси…»

Она ушла в его старую спальню, где стена была увешана детскими рисунками, изображающими в основном бога и ангелов Белого Человека, а еще сестру моего хозяина и его гусенка. Она устроила в этой комнате свой кабинет, там она читала книги, когда находилась в доме, а спала она с ним в комнате, которая прежде была родительской спальней. Он прочел приглашение вслух из гостиной, чтобы она могла слышать:

– «В доме четырнадцать на Лагос-стрит 14 июля 2007 года. Будет обильная еда и музыка в исполнении Его Превосходительства короля музыки огене, вождя Оливера де Кока. Празднование будет продолжаться с четырех часов дня до девяти вечера».

– Теперь моя очередь, теперь мне будет все равно.

– Конферансом церемонии будет не кто иной, как сам бесценный Нкем Овох, Осуофия.

– Мне все равно. Я не пойду.

– Придет один, придут и все.

Иджанго-иджанго, ранние отцы, умудренные в делах человеческих, говорили, что жизнь человека закреплена на оси. Ось может вращаться в одну сторону, в другую, и жизнь человеческая может круто меняться в одно мгновение. И глазом не успеешь моргнуть, как мир, который стоял, может лечь, а то, что мгновение назад было распростерто на земле, вдруг начинает стоять торчком. Я видел это много раз. Я увидел это еще раз, когда мой хозяин вернулся как-то после поездки по делам несколько дней спустя. Он уехал вскоре после их совместного ланча, уехал, чтобы отвезти четырех больших петухов в ресторан в центре города, а Ндали осталась дома заниматься. Его все больше тревожила собирающаяся над ним гроза, ему снова казалось, будто что-то наблюдает за ним, ждет времени, когда он будет вполне счастлив, чтобы в этот момент и нанести ему удар, украсть радость, заменить ее на горе. Этот страх поселился в нем после смерти гусенка. Этот страх – а такое нередко случается, когда он завладевает человеком, – убедил его со всей силой основательности, что Ндали в конечном счете заставят уйти от него. И сколько бы я ни осенял его мыслью прогнать этот страх, тот крепко держал его. Его не оставлял страх, что со временем она бросит его, предпочтя свою семью. Этот страх так сильно донимал его, когда он возвращался домой из ресторана, что ему пришлось поставить музыку Оливера Де Кока в кассетнике в фургоне, чтобы отчаяние не поглотило его целиком. В машине работал только один динамик, и иногда за уличными шумами музыка была совсем не слышна. И в те моменты, когда баритон Оливера пропадал, тяжелые мысли давили на моего хозяина особенно сильно.

Когда он вернулся домой, Ндали сидела во дворе, поглядывала, как кормятся птицы – клюют зерно, которое она насыпала им на разложенный на земле мешок, – читала учебник на скамейке под деревом в свете аккумуляторной лампы. Она переоделась в блузочку и шорты, подчеркивающие форму ее ягодиц, намазала волосы лосьоном и повязала сверху бандану. Услышав звук открывающейся москитной двери, она встала.

– Догадайся, догадайся, догадайся, обим, – сказала она.

Она обняла его, чуть не наступила на курицу, которая испуганно бросилась наутек, распахнув крылья и кудахча.

– Что? – спросил мой хозяин, удивленный не меньше меня.

– Они сказали, что ты можешь прийти. – Она обняла его за шею. – Мой отец, они сказали, что ты можешь прийти.

Он вовсе не ожидал этого, а потому с облегчением и в недоумении промычал:

– Вот здорово!

– Ты пойдешь, обим?

Он не мог смотреть на нее, а потому и не смотрел. Но она прижалась к нему, взяла его за подбородок, подняла его голову так, что теперь они смотрели в глаза друг другу.

– Нонсо, Нонсо.

– Да, мамочка?

– Я знаю, они некрасиво с тобой поступили. Унизили. Но, понимаешь, такое случается. Мы живем в Нигерии. Это Алаигбо. Бедный человек есть бедный человек. Онье огбенье[49], его не уважают в обществе. И опять же – взять моего отца и брата. Они гордые люди. Даже моя мама, даже она не очень поддерживает в этом отца.

Он молчал.

– Может быть, они стыдятся тебя, а я – нет. Я не могу быть… – Она держала его подбородок и смотрела ему в глаза: – Нонсо, что такое? Почему ты ничего не говоришь?

– Ерунда, мамочка. Я пойду.

Она обняла его. И он в тишине услышал звуки ночных насекомых, льющиеся в ухо ночи.

– Я пойду с тобой на празднование ради тебя, – снова сказал он.

Он говорил, глядя на нее, а она стояла с