Помолчала.

– Ты как? – спросила, наконец.

Пододвинула к себе кружки, разлила горячий напиток.

– Нормально, – Наташка неопределенно пожала плечами, отвернулась.

Ульяна медлила. Видела, что с подругой что-то творится, но не хотела давить из нее признания и откровенность. Совсем не всегда лучше рассказать о том, что на душе. Иногда об этом лучше помолчать. Вдвоем.

Вздохнула, сделала маленький глоток. Такой чай заваривала мама, смешивала зеленый и травы. Еще она добавляла ложку меда и растирала веточку лимонника. Но ни того, ни другого на корабле не нашлось. Но все равно этот чай пах домом. И Ульяне стало нестерпимо жаль себя. Что не может поплакаться в мамино плечо. Не может почувствовать ее тепло и заботу. Что пришлось так быстро и стремительно взрослеть.

Наташка отрешенно разглядывала пар, клубившийся над поверхностью, кусала губы.

– Ты напугалась, да?

Подруга откинулась на спинку стула, закрыла глаза рукой:

– Да. Сама не ожидала, что это так всплывет… Понимаешь, я однажды чуть не погибла в аварии. Мне тогда семь лет было, ехала с родителями школьной подружки с ее дня рождения. Меня завозили домой. Надо было проехать что-то около одного квартала. Дядя Коля… Он веселей такой был, все шутил, считал, через сколько лет Таньку замуж выдавать будет. Он отвлекся, и нас выбросило на встречную… А там грузовик… Он с превышением скорости ехал, груз сдать торопился… Тетя Ира и дядя Коля на месте погибли. Танька, подружка моя – в реанимации. У меня ни царапины, – она замолчала. Пальцы до белизны вцепились в кружку, по щекам, собираясь кривыми дорожками, текли слезы, падали на синий дендрогаль комбинезона. Натка порывисто вытерла щеки. – Я с тех пор боюсь вообще весь транспорт. До икоты. Институт выбирала рядом с домом, чтобы можно было пешком ходить.

– А как же ты в Академию Космофлота рискнула поступить? – Ульяна растерялась.

Наташка мрачно выдохнула, убрала с лица волосы:

– Из любопытства. Очень уж рекрутер был убедительным… И еще. Надоело бояться.

Ульяна недоверчиво задумалась:

– Слушай, а ведь в личном деле не было ничего такого. Ни про аварию, ни про фобии.

– А с чего бы оно там оказалось? Танька же не родственница мне была. На меня в больнице даже карту не заводили. Осмотрели в приемном покое и отпустили домой, – она неожиданно склонилась к центру стола, притянула запястье Ульяны к себе. Прошептала горячечным шепотом: – Когда машину дяди Коли крутило-вертело по дороге, у меня перед глазами расстелилась звездная карта. И в центре ее – черная, глухая червоточина в белесой пене… Улька, мне эта карта с червоточиной всю жизнь снится, я ее с закрытыми глазами нарисовать могу.

– И что?

– А то, что это сегодняшние звезды, сегодняшняя карта маршрута. И червоточина – сегодняшний войд, через который мы не прошли. Тогда, двенадцать лет назад, я видела эту аварию! Понимаешь?!

Ульяна почесала бровь, пожала плечами:

– Слушай, ну, в таких ситуациях всякое бывает… Стресс все-таки.

– Нет, «не всякое», Уль, – она вытащила из ящика стола тюбик с горчицей, открутила крышку и стала рисовать, прямо на столе. Тонкие пунктиры навигационного маршрута, конгломераты звезд, далеких, не пеленгуемых радарами, черное окно войда в рваной паутине тахионов: Ульяна видела то же самое за секунду до удара. Спутать невозможно. И еще линии, поперек карты. Шесть параллельных линий, как высоковольтные провода. Их Ульяна не помнила.

– Как ты могла запомнить? – она наблюдала, как нанесенный рисок медленно растворяется на самоочищающейся поверхности.

– Я же говорю, мне это снится годами. И когда я подумала, что тогда, в машине дяди Коли, видела свое будущее, может быть, свою будущую смерть… мне так страшно стало. Подумала, что вот это все – конец. И мама никогда не узнает, что со мной случилось. Даже тела ей моего не передадут. Не будет невысокого холмика, могилки и цветов на ней. Сгинула и все.

Ульяна округлила глаза:

– Сдурела что ли? Ну вот ты нормальная о таком думать?!

Натка, как заговоренная, продолжала:

– …И когда Ираль меня перехватил там… Все будто схлопнулось. Не осталось ни страха, ни паники, ни чувства собственной беспомощности и никчемности. Как в омут с головой… Такой покой вот здесь, – она коснулась пальцами груди.

Ее глаза высохли. Лихорадочный блеск в глазах горел бенгальскими огнями. Ульяна нахмурилась:

– Ну, ты даешь, – прошептала озадаченно. – Даже не знаю, что на это сказать… Мне казалось, ты его боишься.

Наталья провела ладонью по лицу, опустила подбородок на сомкнутые в замок пальцы.

– Боюсь. Сейчас даже больше, чем раньше, – она молчала, кусала нижнюю губу: – Они, правда, нас старше, клириканцы. Это жуткая пропасть. Другая мотивация. Другое восприятие. Другие возможности, – она подняла глаза, понизила голос: – И я теперь как и ты боюсь, что он играет с нами в кошки-мышки.

– Ну, он утверждает, что экипаж «Фокуса» для него – семья, – Ульяна постаралась сгладить.

Натка в ответ невесело усмехнулась:

– Только ни я, ни ты не знаем, значит ли для него «семья» то же, что и для нас.

Девушки молчали. Слова Артема о недоверии к членам экипажа в дальнем космосе, сейчас, когда она слышали их со стороны, вымораживали. За ними стояла паника, неверно принятые решение, вражда в команде и отсутствие тыла. И особенно страшно, что это зерно в голову Наташки и, возможно, других членов команды, посадила она сама, своими собственными руками.

Капитан – это гораздо больше, чем выбор маршрута. «Когда я говорю «мой капитан», я имею ввиду доверие и полное подчинение приказам. И вверяюсь твоим решениям так же, как и твои сородичи», – так сказал Ираль около часа назад. И черт возьми, ей не хватило ума, принять его объяснения как есть.

Не хватило такта и выдержки решить все с глазу на глаз. Без показательного выяснения отношений в присутствии команды.

Ее бросило в жар. Сердце тревожно сжалось. И чем более напуганной и потерянной казалась Наташка, тем более виноватой себя чувствовала Ульяна.

Конечно, слова Наташи сейчас – порыв слабости, минутного помешательства. Она выспится, придет в себя, и сама будет смеяться над сказанным. Как подруга она, Ульяна, готова забыть и больше не напоминать. О, она надеялась больше, чем кто-либо другой, что допущенную ею оплошность удастся забыть.

Но вряд ли. Зерно сомнения, которое она по неосторожности бросила, уже пустило корни.

Ульяна опустила глаза, нахмурилась.

Наталья препарировала чувство, которое только что испытала: страх, застилавшую глаза панику, строгий голос «все, хватит» – он прозвучал словно в голове, – собственное безоглядное подчинение ему. Мгновение и чья-то чужая воля, и вот она избавилась от страха, мучившего ее столько лет. А что он может еще приказать? Девушка разбирала до молекул новое чувство. Честно, как с посторонним психоаналитиком, рассматривала, перебирала его вновь и вновь. Чтобы понять, что это было.