– Так и быть. Никак человека не найду, зарплатаневелика. Работаете сутками через трое. Мыть чисто, с хлоркой, не лениться.Увижу, что грязь по углам расталкиваете, выгоню. Платить стану в конце месяца,тут, в кабинете, с глазу на глаз, восемьсот в руки. Больные могут чаевыедавать, но только за отличную уборку. И еще, клиника у нас специфическая,встречаются известные люди: актеры, писатели, журналисты. Мало кто хочет, чтобыпо Москве пошел слух о подтяжке лица. От персонала требуется строжайшеесоблюдение тайны. Начнете язык распускать – уволю! Понятно?

– Я не болтлива.

– Хорошо, тогда приступайте. Идите в седьмой кабинет,там Женя выдаст вам форму.

Хорошенькая толстушка Женечка заговорщицки мне подмигнула:

– Верка-то стала прямо генерал.

– Да уж, – пробормотала я, получая темно-желтуюпижамку, колпачок и тапочки, – такая серьезная.

– Начальство, – хихикнула Женя, – заместительглавного врача по административно-хозяйственной части. Между прочим, из уборщицвыбилась, так-то вот. Значит, запоминай. Твой этаж второй: палаты, холл,коридор. Перевязочную и процедурную сестры сами моют, нам не доверяют. Дочетырех тут всегда работа, потом все шишки по домам разбегаются, толькодежурные врачи остаются, вот тогда и отдыхай, никому ты с тряпкой не нужна. Нутолько если кто из больных в палате набедокурит. Но они, коли судно разольютили другую грязь разведут, обязательно чаевые дают. Тут всякие кадрыпопадаются, бывает, доллары суют. Кстати, жрачку нашу они посылают сама знаешькуда. Так что спокойно иди в столовую, когда больные «поели», и скажидиетсестре, что я тебя прислала, она и покормит без проблем. А если Анькепонравишься, так еще и с собой даст. Усекла?

– Усекла, – ответила я и поволокла на второй этажведро, швабру и бутылку «Белизны».

До шестнадцати часов время пролетело в трудах праведных.Палат оказалось десять, и все одноместные, больше похожие на гостиничныеномера, чем на больничные обители. Честно говоря, я впервые видела подобныеусловия. Все больницы, в которых приходилось до сих пор подрабатывать, поражалитеснотой, ветхим бельем и омерзительным запахом. Здесь же в просторных, светлыхкомнатах стояли широкие, удобные деревянные кровати, пододеяльники и простынивыглядели так, словно их только что принесли из магазина, и пахло дорогойкосметикой. Больные, в основном женщины, вели себя тихо. Когда я входила сведром, они мило говорили: «Мне выйти в коридор?» или «Если полежу на кровати,не помешаю?»

Перепадали и чаевые. Одна тетка пролила на постель кофе, икогда я переменила белье, сунула мне в карман пижамки десять долларов. А мужикс почти полностью забинтованным лицом и руками попросил сбегать за сигаретами идал двести рублей. Получив пачку «Парламента», он отмахнулся от протянутойсдачи. При таких заработках можно было от официальной получки и отказаться.

Кормили в клинике не просто прилично, а вкусно. Столоваярасполагалась внизу, в полуподвальном помещении, но я насчитала там всегочеловек пять, бродивших с тарелками возле шведского стола. Диетсестра Анявстретила меня ласково, велела не стесняться и есть от пуза. Ровно в четыреврачи и основная масса медсестер разбежались по домам. На втором этаже осталасьтолько жутко смешливая Галочка.

– Слышь, Виолка, – крикнула она мне изсестринской, – кончай линолеум драить, дырку протрешь, иди кофейку глотни.

На круглом столе высился огромный двухкилограммовый торт,вернее то, что от него осталось.

– Дары данайцев? – спросила я, ткнув пальцем вбисквитно-кремовые руины. – Борзой щенок от кого?

– Что? – не поняла Галя.

Девушка не только не знала легенды и мифы Древней Греции,она даже не читала Гоголя. Пришлось спросить о том же, но попроще:

– Тортик от кого?

– Ролина из второй выписывалась, – захихикалаГаля, – знаешь Ролину?

Я отрицательно покачала головой:

– Ну ты даешь! – удивилась девушка. – Кино,что ли, никогда не смотришь? Ну «Последний поцелуй», «Время любви», «Осеннийвальс».

Я ахнула:

– Елизавета Ролина? Так ей же небось семьдесят давностукнуло!

Галочка засмеялась еще громче.

– Возраст наших пациентов – тайна, покрытая мраком.Может, лечащему врачу на ушко сообщают, а в истории болезни вранье сплошное.Вот Воробьева… Эту знаешь? Лидия Воробьева, в сериале снималась «Москвапреступная».

Я кивнула.

Галя продолжала веселиться:

– Так вот, пять лет тут работаю, можно сказать, соснования клиники, и все эти годы Лидочка ложится сюда весной. То мордушлифует, то жир из жопы отсасывает, то в губы гель вкачивает, то сиськиподтягивает. И самое интересное, что в документах в графе «возраст» всегдастоит – тридцать лет!

– И грудь можно переделать?

Галочка, явно обрадованная присутствием малообразованногособеседника, ухватила сигареты и принялась радостно вводить меня в курс дела.

– Можно все.

Я слушала, разинув рот. До сих пор ни разу не сталкивалась скосметической хирургией. Честно говоря, мне все равно, сколько морщин на мордеи какую форму имеет мой бюст. Впрочем, пару раз в году у меня случаютсяприступы женского тщеславия, во время которых торжественно покупаю что-нибудьвроде «Маски для лица из белой глины», обещающей дать стойкий эффектомоложения. В обычное время обхожусь отечественным кремом «Люкс». Привыкла кнему еще в советские времена и искренне считаю, что он значительно лучше широкоразрекламированных импортных средств. Что же касается груди… Честно говоря, ееу меня никогда и не было. В тридцать лет я вообще пролезала между прутьямизабора, торопясь на работу, да и сейчас, желая сократить путь до метро,проделываю данный трюк с такой же легкостью. Никакого повода молодиться у менянет. Моим ученикам абсолютно все равно, как выглядит наемная репетиторша,главное – чтобы хорошо знала немецкую грамматику. Олег видит меня внутреннимзрением, и я в его глазах всегда прекрасна… Ну к чему ложиться под нож? Хотявеликолепно понимаю, что для человека искусства, лицо которого служит «орудиемпроизводства», внешность имеет первостатейное значение.

– Не представляешь, чего делают! – щебетала Галя.

Оказывается, физиономию возможно «перекроить». Изменитьформу носа, губ, разрез глаз и овал лица. Коррекции поддается и фигура.Маленькая грудь превращается в большую, отвислая в приподнятую. Жирная задница,огромный, отъеденный на пирожных и макаронах живот делается плоским, каккошелек перед получкой.