Мациевич поколебал меня на сей раз. Мне начинало действительно казаться, что в Англии удастся продолжить и закрепить уже завязавшиеся у меня связи с Сельби, Говардом и Симпсоном. Я еще не знал, что Говарда и Сельби уже нет в Лондоне и что Симпсон временно оставил службу в министерстве.

Основной же осью, вокруг которой вертелась и на сей раз моя мысль, была сложившаяся еще во времена моих студенческих мечтаний вера в то, что спасение для коснеющего во тьме и невежестве Востока Европы грядет с Запада. Французы не пришли на помощь – авось придут англичане. Авось Англия перейдет от деклараций и защиты прав меньшинств в Версальском трактате с Румынией, Польшей и т. д. к действенному искоренению анархии, таящей в себе главную причину бывших и возможных в будущем погромов. В предвидении, что английское правительство вскоре узреет истинную сущность окружающих Деникина «спасателей России» и отшатнется от них, я надеялся, что Англия протянет наконец руку помощи Украине и ее демократическому правительству. Мне казалось, что Англия должна наконец стать на путь последовательного проведения той политики оздоровления Востока Европы по частям, который столь ясно уже наметился в ее отношениях с Эстонией, Литвой, Латвией и Грузией.

С точки же зрения чисто еврейских интересов, после всего того, что я лично увидел на берегах Черного моря и что стало уже тогда известно о деникинской армии, всех ее вдохновителях, «Осваге» и т. д., у меня уже не было теперь даже и тени какого-либо сомнения в том, что всякий возврат к централизму и всякая дальнейшая поддержка централистических попыток восстановления России угрожает еврейству продолжением погромов и новыми неисчислимыми и неизмеримыми гибельными бедствиями[16]. Наоборот, усиление и укрепление украинского правительства и небольшого здорового ядра украинской армии и гегемония Англии в борьбе с анархией сулили полную возможность прекращения анархии и погромов.

«Одна лишь мощная мысль Запада в состоянии оплодотворить зародыши, дремлющие в патриархальном быту славянства»[17]. Это основное положение Герцена и его последователей сохранило для меня всю силу своего значения и в приложении к вопросу о способах искоренения анархии в Восточной Европе. В моем представлении одна лишь реальная сила и моральная и материальная поддержка Запада могли ускорить наступление порядка и нормальных условий жизни в Восточной Европе. Достаточно было флоту Антанты взять Одессу, укрепиться в ней и наводнить ее и прилегающий район предметами первой необходимости. Последние оказались бы куда более действительным орудием против большевизма, нежели танки и пушки.

Я поставил Мациевичу на вид, какому риску могла подвергнуться моя семья в Киеве, если бы появились сведения о назначении меня представителем украинского движения в Англии. В конце концов я заявил, что сам вопроса решить не могу и предоставляю себя в распоряжение его и других товарищей по партии.

Тогда же в Бухаресте находился и Фещенко-Чоповский. Он был советником миссии по делам торгово-экономическим. Представителем военного ведомства при миссии был известный военный ученый в области вопросов артиллерии, генерал Дельвиг. Любопытно отметить, что он был раньше командующим тем корпусом, в состав которого входила дивизия Деникина. Теперь они были в разных лагерях.

Так я и уехал в Лозанну, оставив свою дальнейшую судьбу в руках Мациевича…

Уже к концу ноября я получил в Лозанне телеграмму о том, что я назначен послом в Лондон.

Я ответил на имя Мациевича, что исполню мой партийный долг. Но раньше, чем ехать в Англию, я хотел сделать последнюю попытку к отысканию следов и сведений о моей семье.

В Берлине жило много киевлян, разновременно вырвавшихся всякими чудесными способами из Киева и добравшихся через Варшаву либо Галицию в Германию. Я поехал в Берлин и этим удовлетворил мое подсознательное желание отодвинуть поездку в Лондон и окончательное принятие должности главы украинской миссии в Англии.

Я хорошо знал Берлин, так как часто бывал в нем перед войною. Вообще, частые посещения Германии и пребывание в Лейпциге в 1900–1901 годах дали мне возможность изучить немецкий народ и близко присмотреться ко многим сторонам его жизни и деятельности.

В последний раз я был в Берлине летом 1918 года, во время немецко-австрийской оккупации Украины. Я приехал тогда из Киева на несколько дней. Целью моей поездки была тогда покупка книг для украинского Генерального суда, а также беседа с некоторыми парламентскими и общественными деятелями Германии об ошибках политики германского Верховного командования на Украине и о необходимости изменения этой политики.

Тогда я еще не принимал участия в официальной работе правительства и занимался почти исключительно судебной деятельностью. Поэтому и моя поездка, и названные собеседования носили вполне частный характер.

Из еврейских общественных деятелей я виделся тогда с Джемсом Симоном и Паулем Натаном. Последний готовился к отъезду в Румынию, в одно из своих бесчисленных путешествий по делам еврейства. Я пытался тогда устроить отделение ЕТО в Германии, но из этих попыток ничего не вышло.

Тогда же я познакомился с членом германского рейхстага, доктором Л. Гассом из Карлсруэ. Он был в то время уполномочен рейхстагом или правительством для изучения еврейского вопроса в Польше. Интересовался еврейским вопросом в то время и депутат Готгейн, председатель немецкой Лиги борьбы с антисемитизмом. Депутат социал-демократической партии доктор Давид оказался в курсе всего того, что происходило тогда на Украине. Но он интересовался больше всего земельным вопросом, а в этой области у меня были лишь общие сведения, и я не мог удовлетворить его желания ознакомиться подробно с положением этого вопроса на Украине в смысле его постановки в различных частях Украины самими крестьянами. По приезде в Киев я просил Мациевича письменно ответить Давиду на все его вопросы.

Сейчас, в конце декабря 1919 года, я застал Берлин в совершенно ином виде, чем летом 1918 года. Тогда в Германии ощущался самый настоящий голод во всем, и в отношении хлеба, мяса, сахара, яиц, и в отношении мануфактуры и т. д. Несмотря на то что немцы вывозили тогда много сырья из Польши, Прибалтики и Украины, все же в Варшаве летом 1918 года было полное обилие, а в Берлине – недостаток во всем. Объяснялось это тем, что все рабочие мужские руки были тогда еще на Западном фронте, где танки и фиолетовые лучи уже приближали конец войны.

Теперь многое изменилось к лучшему. Но, конечно, о прежнем Берлине еще не могло быть речи.

В этот приезд я познакомился с доктором Мюллером, бывшим в то время министром иностранных дел. Сразу чувствовалось, что Германия находится в выжидательном положении и не определила еще своего отношения к вопросу об Украине и вообще ко всей Восточной Европе.