В это время я услышал вблизи за дверью шаги и русскую речь. «А что, разведка искала уже в багажном отделении?» – спросил чей-то властный голос. «Так точно», – прозвучал ответ. «О нем уже заведено дело», – подал кто-то реплику, смысл которой был для меня, бывшего адвоката, весьма понятным…

Затихло. Вдруг тихий стук в дверь. Входит другой официант, ведет меня за собою на палубу. Наконец свежий воздух! Тьма, холод и мелкий дождь. А я без пальто, без шляпы. Но все же это хоть не чулан!

На палубе ни души… Погрузка закончена. Раздается первый свисток.

Опять приходит за мною официант, опять другой – по счету уже третий. Какие люди! Какое сочувствие! Ведь все они, вся команда знает, что меня ищут. Но они – дети свободного народа, они не предают…

Новый чулан, но освещенный электрической лампочкой. Узнаю в углу мои чемоданы, пальто и шапку. Даже палку захватили, какие молодцы эти итальянцы!

Второй свисток, а за ним вскоре и третий… Пароход зашевелился… Мы тронулись в путь…

Через пять минут за мною приходит помощник капитана и врач, мои одесские спутники. Поздравляют с избавлением от смертельной опасности, приглашают к капитану. Добрый старик не знает пределов своей радости. Он исполнил поручение своего посольства в Константинополе, охранил меня. Угощает меня вином, шутит, что рассчитывает получить орден от украинского правительства…

Наконец успокоились – и я расспросил капитана, как все это произошло.

Оказывается, что во время обеда с берега принесли какую-то телеграмму для старшего офицера.

Он прочитал ее, сильно заволновался и послал немедленно на берег нарочного, который вскоре возвратился в сопровождении большого количества вооруженных солдат. Лишь после этого старший офицер обратился к капитану с заявлением, что он получил из Одессы телеграмму с приказом арестовать меня. Капитан предъявил, в ответ на это, журнал, где я не значился, и поспешил предупредить меня через официанта. Все протесты капитана и указания на экстерриториальность не возымели действия. Обыскали все каюты, багажное и машинное отделение… Но нельзя было без конца задерживать пароход. И я был спасен.

Однако впереди была Одесса и возможность повторения охоты на живого человека.

Было решено, что я переберусь на время стоянки в Одессе в каюту пароходного врача. Все же это не было так унизительно, как прятаться в чуланах и кладовых. Капитан же решил немедленно послать в Одессе за итальянским консулом и просить его вмешательства на случай новой попытки нарушения экстерриториальности.

Утром мы были в Одессе. Все обошлось благополучно. Прибывший на пароход итальянский консул приказал именем итальянского правительства не пускать ни одного вооруженного человека на пароход и пресекать всякие попытки обыска. Он говорил, что потребует удовлетворения за историю в Новороссийске.

Мне принесли на пароход письмо от Шмерлинга. Он был еще в Одессе, но боялся прийти ко мне. Он описывал, как он пытался сесть в поезд, который был отправлен на Киев уже в день моего отъезда из Одессы (этот второй поезд, конечно, так же не дошел до Киева, как и первый). Не успел он войти в вагон, снабженный билетом, как вслед за ним ворвались офицеры и потребовали паспорт. Установив, что он еврей, они вытащили его из вагона, повели на вокзал, в помещение, специально предназначенное для «допроса», и отняли у него все бывшие при нем деньги и чемоданы. При нем же они поделили между собою добычу, а его попросили убираться подобру-поздорову в город. «Жидам ездить в поездах не полагается», – сказали ему на прощание.

Шмерлинг писал, что такая же судьба постигла и других евреев-пассажиров. И это происходило на сей раз уже не в Жмеринке, не в Конотопе, а в таком центре, как Одесса!

К своему письму Шмерлинг приложил вырезки из одесских газет о моем путешествии по Черному морю. В одной газете (забыл ее название) сообщалось, что я разъезжаю на пароходе «Прага» по Черному морю, и выражалось недоумение, почему «правительство Добровольческой армии это терпит». Заметка была датирована 2–3 днями раньше дня отплытия «Праги» из Новороссийска. Теперь было ясно, почему телеграмма об аресте была послана из Одессы.

В другой газете (это были «Одесские новости», где у меня было много знакомых со времени дела Бейлиса) высказывалось в связи с появлением заметки о моей поездке возмущение, что одесская пресса опустилась до доносов…

Пассажиры «Праги», бывшие свидетелями обыска, возмущались и выражали мне сочувствие. Среди пассажиров был доктор Грановский, молодой еще человек, в форме военного врача. Он сел в Новороссийске и проехал до Одессы. По его словам, он со мною познакомился еще раньше, в Одессе, в начале 1919 года. Но я этого не помнил. Грановский проявил много теплоты и участия к моим переживаниям во время «облавы». Я не знал тогда, что встречусь еще раз с Грановским, при совершенно других обстоятельствах.

В Одессе опять-таки никаких сведений от моей семьи я не получил. Но от пассажиров, севших в Новороссийске, я узнал, что отца моего недавно видели в Екатеринославе и что он пробирался в Киев, что моя мать находится в Ялте, а жена и остальные члены моей семьи пребывают все в Киеве.

Это было все, что мне удалось узнать о самых близких людях такою трудною ценою. Но я знал, по крайней мере, что все мои живы.

26 октября, после 16-дневного плавания по Черному морю, я распрощался с капитаном и со всеми теми, с кем пришлось вместе столько пережить, высадился в Констанце, а на другой день был опять в Бухаресте. Отсюда я послал советнику французского посольства в Константинополе подробное письмо с изложением о том, как толкуются законы об экстерриториальности агентами Деникина в Новороссийске и Одессе.

В последнюю минуту, накануне того дня, когда Мациевич и я собирались выехать из Бухареста в Каменец-Подольский, получились известия весьма важного политического характера, задержавшие Мациевича в Бухаресте. Пришлось ехать одному.

До Черновиц сообщение было очень удобное, ходили беспересадочные скорые поезда. От Черновиц дорога шла на Новоселицу и Хотин, а засим от Днестра уже оставалось меньше 20 верст до Каменец-Подольского. Железная дорога кончалась в Новоселице, отсюда надо было уже ехать лошадьми до самого Каменца.

В Новоселице и Хотине я расспрашивал местных евреев о том, как им живется при новом румынском режиме. Ответы получились довольно благоприятные, румынское правительство вело себя вполне благоразумно и в Буковине, и в Бессарабии. В этих местностях оно отказалось от своей старой традиционной политики притеснений в отношении евреев. Снова вспомнилось последнее пребывание в Сербии…

По сравнению с тем, что переживало еврейство там, по ту сторону Днестра, сначала от банд и разложившихся частей украинской армии, затем от большевиков и деникинской армии, здесь, в Бессарабии, жизнь еврея представлялась, конечно, раем.

После этого я слышал от многих еврейских деятелей, побывавших в Бессарабии, что их впечатления совпадают с моими. Конечно, рядовые представители власти на местах еще не совсем отвыкли от старых привычек. Но руководящая линия политики центрального румынского правительства является в отношении еврейства вполне благожелательной. Вообще, сознательные румыны прилагают теперь все усилия, чтобы вывести Румынию и ее население из состояния отсталой аграрной страны и приобщить ее к семейству культурных западноевропейских государств.