Эта политика совпадала с той французской ориентацией, которая стремилась к созданию «великой Польши».

Но ее слабая сторона заключалась в одиночестве Франции в этом вопросе. Можно было уже и тогда предвидеть, что Англия и Италия, не говоря уже о Германии, вряд ли пойдут по пути стремлений к созданию на Востоке новой мощной военной державы, огромной Польши, в качестве союзницы Франции, взамен бывшей Российской империи.

Все эти соображения были мною высказаны тогда же Василько, однако не поколебали его взглядов по этому вопросу.

В конце июля я возвратился в Париж и вскоре подал в отставку. Как раз в это время стали поступать в делегацию «письма украинских солдат», бывших в Париже, а также анонимные письма, с указаниями на то, что Шульгин, Панейко и я «хотим отдать Украину москалям», что мы идем на федерацию и т. д. Откуда солдаты получали такие сведения, так и остается невыясненным.

Шульгин также подал приблизительно в то же время в отставку, правда по несколько иным мотивам.

Наша отставка не была принята. Министр иностранных дел Темницкий (заместивший Мациевича) выразил нам по телеграфу доверие и настаивал на том, чтобы мы остались на посту.

Вопрос был оставлен на самое короткое время открытым, впредь до свидания с Темницким.

Во второй половине августа прибыл в Париж Тышкевич. Он начал свою деятельность с изложения в Petit Parisien своей программы. Это интервью было полно неприязненных выпадов по адресу Великороссии и Германии. Вряд ли оно могло понравиться серьезным французским деятелям, ибо все эти выпады производили впечатление специального желания угодить французам, попасть в тон.

Я окончательно убедился в том, что нам с ним не по дороге…

С другой стороны, все больше обнаруживалась безрезультатность всех усилий нашей делегации в деле получения помощи от Антанты для борьбы с анархией и успешного ее одоления. Без такой поддержки извне я лично в то время не представлял себе, чтобы украинская армия, обессиленная одиночеством в неравной борьбе с большевиками, и Галлером, и Деникиным и сохранившая лишь свое небольшое здоровое ядро, могла справиться со стихией бунтарства и бандитизма. Последний же неизбежно нес с собою погромы…

И уже 1 сентября 1919 года я покинул Париж с тем, чтобы ускорить мое свидание с Темницким и получить отставку.

Перед отъездом я встретился с Маклаковым. Украинские войска приближались к Киеву. С другой стороны, и деникинская армия подходила туда же. Маклаков предвидел всю опасность возможного столкновения и все страшные последствия, к которым оно может повести. Он искренно искал в ту минуту путей к предотвращению этого нависавшего несчастья.

Узнав от меня, что я ухожу в отставку и что я еду в Прагу, где находился тогда Темницкий, он дал мне письма к Родичеву и Челнокову, которые должны были находиться тогда, по его расчетам, в Праге. Он хотел воздействовать на них, уговорить их ехать к Деникину и удержать его от нападения на украинскую армию.

Я не застал уже Родичева и Челнокова в Праге. Они были уже в Белграде.

4 сентября я был у Темницкого и в этот же день получил от него указ об отставке.

И хотя я был уже в эту минуту свободен в своих действиях, все же я счел своим долгом посоветоваться с Темницким о том, следует ли мне заехать в Белград и повидаться с Родичевым и Челноковым. Ответ последовал утвердительный.

Не имея никаких сведений о моей семье, я решил поехать в Константинополь и попытаться оттуда снестись с Одессой. Я избрал маршрут на Белград – Бухарест. Хотя это и удлиняло путь, но давало возможность повидаться в Бухаресте с Мациевичем, который был уже в это время главой украинской миссии в Румынии.

До последней Великой войны существовало общераспространенное убеждение о том, что Сербия и Болгария являются государствами с ярко выраженной демократической тенденцией и с полным отсутствием антисемитизма и прочих обязательных атрибутов политической реакции. Это убеждение вполне соответствовало действительности. Наоборот, Румыния являлась страной, которая могла даже соперничать с Россией по части реакционности всей ее политики и преследования евреев всякими ограничительными законами и незаконными ограничениями.

На сей раз мне привелось увидеть в Сербии совершенно иную картину. Уже в поездах, когда я ехал по сербской территории, я был свидетелем отвратительных столкновений сербов с венгерскими евреями. И почвой для издевательства над этими мирными путешественниками-торговцами служила отнюдь не их принадлежность к бывшему врагу по войне, Венгрии, а исключительно то обстоятельство, что они евреи. В Белграде я неоднократно слышал даже в интеллигентских кругах такие же издевательства по адресу евреев. То были результаты агитации и воздействия со стороны русских черносотенцев, засевших в Белграде и создавших там центр своей пропаганды.

Родичев и Челноков оказались в Белграде. Челноков отнесся вполне отрицательно к мнению Маклакова о необходимости его поездки к Деникину. Вообще, он показал себя тем же заядлым централистом, которым был и раньше. Все, что произошло за последние годы, нисколько его не поколебало. Его типично московское гостеприимство и общий любезный тон хлебосола-хозяина не помешали ему наговорить массу едких колкостей по адресу украинского движения.

В совершенно иных тонах говорил о том же самом Родичев. «Поймите, – восклицал он с горечью обиды, – что Киев для меня такой же родной, как и Москва, что я не могу считать себя в Киеве чужим». Далее следовало обычное указание на необходимость выхода к Черному морю. Затем он неоднократно возвращался к истории с перекрашиванием вывесок, к ужасам погромов. И он, как и Челноков, не согласился ехать к Деникину. Оба они собирались тогда в Польшу. «Тут, в Сербии, мы уже вам, украинцам, напакостили, – добродушно язвил Челноков, – теперь поедем пакостить в Варшаву».

Я спросил Родичева, почему Вена должна быть совершенно отрезана от моря, раз Москва не может жить без Черного моря. На это Родичев мне ответил: «А вы забыли статьи в Neue Freie Presse в первые дни войны, призывавшие громы и молнии ада на головы России, так им и надо, они заслужили свою участь».

Я увидел из этого, что Родичев еще не излечился от своей глубокой ненависти к австро-германской коалиции, каковую он еще переносил в то время и на народы этой коалиции. И меня несказанно обрадовало, когда недавно мне попалась брошюра Родичева о большевизме и евреях, в которой этот прекрасный, благородный человек и старый, верный друг еврейского народа, между прочим, проявляет уже признаки наступившей у него в этом вопросе эволюции и более спокойного и объективного отношения к немецкому народу.

Было ясно, что Родичев и Челноков далеки от действительной жизни и не понимают того, насколько необходимо идти на уступки новым требованиям времени и искать примирения между родственными и соседними народами. Маклаков ошибся в своих расчетах на них, они не были теми реальными политиками, которые могли понять его в то время. И он вскоре сам предпринял поездку к Деникину. Но когда он приехал, было уже поздно, так как все самое худшее, что только может себе представить фантазия, уже случилось. Уже в Киеве началась братоубийственная война деникинцев с украинской армией. Затем начались погромы деникинской армии, затмившие собою ужасные дни Проскурова, Ананьева и т. д.