Симпсон продолжал живо интересоваться судьбою всех народностей, возродившихся после российской катастрофы. Он пригласил доктора Вишницера в Эдинбург и Глазго для прочтения публичных лекций на тему о судьбах и стремлениях этих народов. Лекции эти прошли с большим успехом и вызвали большой интерес к данному вопросу среди присутствовавших.

Сношения с итальянской и японской делегациями, равно как и переговоры с поляками о положении и судьбе Галиции, входили преимущественно в круг компетенции товарища председателя нашей делегации, доктора Панейко. Что же касается румынской делегации, то с нею поддерживали отношения и сам Сидоренко, и приехавший в конце июня в Париж Галип.

Из состава американской делегации больше всех интересовался нашим вопросом профессор Лорд, по его должности заведующего «отделом по русским делам». С ним мы все виделись довольно часто. Но он интересовался всегда только фактической стороной дела и своих суждений никогда не высказывал.

Панейко мрачно смотрел на положение нашего вопроса и не верил в помощь Антанты. Шульгин и я также не видели в то время (конец июня) оснований для радужных надежд в отношении ближайшего будущего.

Зато Сидоренко находил, что все идет блестяще, и посылал правительству весьма оптимистические доклады о положении дел.

Объяснялось это не только его прирожденным оптимизмом и упорной верой в достижение того, к чему он стремился, но и его пристрастием к данным, исходившим от так называемой контрразведки… Его окружали разные люди, от которых он черпал свои сведения. Я лично и по сей день не знаю, кто были эти люди, так как никогда этим не интересовался и вообще не видел необходимости в самом существовании при нашей делегации такого рода контрразведочного института. Но факт тот, что именно эти люди и вводили Сидоренко в заблуждение.

Особенно верил Сидоренко в благожелательное отношение к украинскому вопросу и решение признать Украину со стороны американской делегации.

Я охотно поэтому воспользовался любезностью Лорда, который устроил мне и известному галицийскому деятелю, присяжному поверенному Окуневскому, совместную аудиенцию у Лансинга, бывшего тогда министром иностранных дел Соединенных Штатов Америки.

Это свидание, состоявшееся 30 июня, произвело и на Окуневского, и на меня потрясающее впечатление. Лансинг проявил полное незнакомство с положением и слепую веру в Колчака и Деникина. Он категорически настаивал на том, чтобы украинское правительство признало Колчака верховным правителем и вождем всех противобольшевистских армий. Когда речь зашла о принципах Вильсона, применение которых было предрешено в отношении народов бывшей Австро-Венгерской монархии, Лансинг заявил, что он знает только о едином русском народе и что единственный путь для восстановления России – это федерация, по образцу Соединенных Штатов. Когда же я пытался доказать ему, что как раз пример Соединенных Штатов свидетельствует о необходимости предварительного существования отдельных государств как субъектов для всяких возможных между ними в будущем соглашений, он уклонился от ответа и стал опять упорно призывать нас к признанию Колчака.

Правда, то было время оказания наиболее усиленной помощи Колчаку со стороны Соединенных Штатов. Но все же никогда ни французы, ни англичане не говорили с нами столь безапелляционным образом.

Так на деле осуществлялись в то время принципы Вильсона. Соединенные Штаты поддерживали Колчака, Англия – Деникина и Юденича, Франция – Галлера… Без помощи оставался один Петлюра…

Пушки Галлера уже были обращены против украинской армии, выдерживавшей в то же время беспрерывный натиск большевиков. А впоследствии, в сентябре, после успешного наступления украинской армии и взятия Киева, к этому прибавилась война с армией Деникина… Англия, конечно, и не предвидела того обстоятельства, что то оружие, которым она так обильно снабжала тогда армию Деникина для войны с большевиками, будет потом употреблено против украинской армии, против законных стремлений украинского народа отстоять своей собственной грудью свою землю и свою свободу.

После свидания с Лансингом я уехал в Швейцарию. Хотелось отдохнуть и на досуге обдумать, что можно предпринять, чтобы сдвинуть вопрос с мертвой точки. Но еще до моего отъезда уже в полной мере назрел разлад в составе нашей делегации. Шульгин и я откровенно заявили Сидоренко, что его тактика и методы нас не удовлетворяют и что его место должен занять в столь ответственную минуту кто-либо другой, более отвечающий условиям работы в то время в Париже. Наше мнение разделяли чуть ли не поголовно все члены делегации. При этом обсуждались кандидатуры для заместителя. Называли Прокоповича, но мы даже не знали, где он находится. Панейко усиленно рекомендовал Липинского. И когда я познакомился впоследствии с Липинским, я убедился в том, что Панейко был прав – и что лучшего кандидата нельзя было себе и представить. Однако вряд ли Липинский согласился бы принять такое назначение, так как он, кажется, уже отказался тогда от занимаемого им поста украинского посла в Австрии и переживал ту эволюцию, которая привела его в ряды сторонников так называемой трудовой монархии, как формы верховного правления для грядущего украинского государства.

Шульгин высказывался тогда за кандидатуру графа Тышкевича, который находился в то время, в качестве украинского посла, при Ватикане. Очевидно, он очень мало знал Тышкевича, иначе он никогда не мог бы считать его подходящим кандидатом.

Я лично воздерживался от суждений по этому поводу, так как не знал еще тогда ни Липинского, ни Тышкевича.

Все эти соображения о необходимости замены Сидоренко другим лицом были сообщены правительству. В августе Сидоренко был отозван, и одновременно состоялось назначение на его место Тышкевича.

В свою очередь, Сидоренко выступил тогда же с обвинением Шульгина и меня в явном сочувствии и содействии федеративному соединению Украины с Великороссией.

В Берне я познакомился с главой украинской миссии в Швейцарии, бароном Василько. Красочная фигура этого старого политического деятеля сразу приковывала к себе внимание. Живые, проницательные глаза обнаруживали большой практический ум и энергию. Василько 20 лет был бессменным депутатом от своей родной Буковины в австрийском парламенте. Он был одним из основателей украинского политического клуба в Вене. В те довоенные времена он был известен как самый ярый противник польского господства в Галиции. Гибкий, воспитанный в школе австрийской дипломатии, он склонялся теперь к признанию необходимости соглашения Украины с той же Польшею, ценою хотя бы больших территориальных уступок. Точно так же и в отношении Румынии он высказывался за насущную необходимость подобного же соглашения, во имя которого он готов был пожертвовать не только Бессарабией, но даже и родной Буковиною.

В одном нельзя было не согласиться с Василько – это в его оценке одиночества носителей идеи национального возрождения Украины в ту минуту, когда Антанта в лице наиболее крупных государств стала так решительно на сторону Колчака и Деникина. Он лихорадочно искал поэтому спасения от большевиков и надвигавшейся деникинской армии в соседних с Украиной странах, наиболее заинтересованных в охранении самих себя как от нашествия большевистских полчищ, так и от образования сильного военного государства на Востоке в виде единой и унитарной России. Он, а с ним и многие украинские политики решили в это время, что надо пока примириться с планом создания Украины как самостоятельного государства, хотя бы и в меньших размерах, чем того требовали этнографические начала. Василько указывал при этом на непостоянство судеб всех государств и на возможность последующего расширения пределов Украины, с укреплением и ростом ее силы.