— Ну что же делать, мой глупый кот, будем держаться, — мужественно сказала мама, и тут я смертельно испугалась: если она ко мне добра, значит, моя жизнь действительно кончена.

Мы шли по коридору, мама все повторяла «выгнали, выгнали…». Я плакала. Мы прошли по всей школе, по коридору, спустились по лестнице и вышли на улицу. Все это было как в кино: мама выводит свою воющую дочь из цитадели науки. А последний кадр должен быть такой: мы уходим вдаль, от школы, наши фигуры становятся все меньше и меньше, пока не растают.

Что было дома! Господи! Что было!

Папина растерянная улыбка медленно превращается в гримасу, мама на диване в застывшей позе плюс тети-Фирина беготня вокруг дивана с валерьянкой, дядя Илюша курит одну сигарету за другой. При драматических событиях он всегда пьет коньяк и курит, где придется, как в праздник.

— Нет, вы понимаете, какая она неспособная? Даже заслуги ее деда и отца перед советской наукой не позволяют им держать ее у себя, даже из жалости… Она махинатор! Позор, какой позор! Никого, слышите, никого еще не выгоняли из этой школы за обман, она без-на-деж-ная…

Мама говорила что-нибудь ужасное про меня и опять отворачивалась к стенке. Все сидели у дивана и смотрели на нее со скорбными лицами, как будто я умерла и они меня оплакивали.

Хотя как бы я вместе со всеми сидела у дивана, если бы я умерла?

Господи, как бы хоть немного ее утешить. Но как? Даже заслуги моего папы перед советской наукой не позволили им терпеть меня, тупицу тряпочную. Моя жизнь — это череда неудач.

Но еще хуже — папа.

— Неужели ты не могла справиться с программой? Или обратиться за помощью? Или, в конце концов, во всем признаться? Порядочный человек не ставит своих близких в унизительное положение. Это недостойное поведение. Это подлость.

Подлость? Я подлая? Я зарыдала, как раскаявшаяся преступница, как Мария Магдалина, даже начала икать. И тут взорвался дядя Илюша. И закричал:

— Эмка! Я не дам тебе ее мучить!

Тетя Фира с упреком посмотрела на папу, взяла меня за руку и посадила к себе на колени. Зашептала:

— Моя маленькая, моя маленькая мышка. — И погладила меня по голове, и закричала: — Вы! Посмотрите, что у меня в руках! Господи! У нее же волосы клоками лезут!

— Вот! Теперь вы довольны?.. До чего довели ребенка! — простонал дядя Илюша. И сказал: — Господа, вы звери.

У нас с ним много любимых фраз из кино, хотя сам фильм «Раба любви» я не особенно люблю.

Дальше все кричали одновременно.

Дядя Илюша кричал: «Фаинка, ты же мать!» и «Фирка, ты же учитель!».

Мама с дивана кричала: «Вам хорошо говорить, у вас Лева!»

Тетя Фира кричала: «Лева у нас, и Таня у нас! Если ты не считаешь, что у нас общие дети, то иди к черту, Фаинка, мы больше не друзья!»

А папа, как обычно, любовался тетей Фирой.

Если бы снимали кино «Портрет идиотки на фоне великого человека», это была бы кульминация сюжета.

И тут зазвонил телефон. Папа покивал в телефон и сказал:

— Так. Всем тихо. Кое-какая информация. Ну… олимпиадная математика — чрезвычайно закрытый мир, но через цепочку моих аспирантов удалось узнать. Я не обозначал своего интереса к Леве, просто попросил позвонить, когда будут известны результаты. Приятель моего аспиранта дружит с…

Тетя Фира задрожала и быстро скрестила за спиной пальцы, я видела!

— Эмка, не томи! Лева попал в команду на международную?.. — спросила мама. Она заранее светилась, как сорок тысяч звезд. Это ее правило: нужно думать о хорошем. Работает со всем, кроме меня.

— Он попал в команду запасным, — сказал дядя Илюша. Это его правило: нужно думать хуже, а не лучше.

— А разве я не сказал? Простите… Лучший результат. У него лучший результат на всесоюзной олимпиаде. Ну, скажем так… один из лучших.

На секунду все оцепенели в своих позах, как в игре «Замри!», потом мама кинулась целовать тетю Фиру, потом тетя Фира поцеловала папу, потом дядя Илюша обнял папу.

А про меня все забыли!

Вот это настоящая кульминация сюжета «Портрет идиотки на фоне великого человека».

Или развязка?

Да, думаю, это развязка.

И даже есть мораль, как в пьесе Островского: в одном месте убавится, в другом прибавится.

Утром я услышала из спальни родителей странные звуки. Как будто кто-то хрюкал и выл. Я заглянула — мама плакала. Она плакала настоящими слезами и говорила: «Меня никогда ниоткуда не выгоняли, меня ни разу ниоткуда не выгоняли, господи, я же так старалась…» При чем здесь она? Почему она переживает мой позор как свой?

Может, мне нужно было ее обнять? Но она плакала и повторяла: «Уйди, уйди, ради бога». И я ушла. У нас не приняты проявления чувств. Мама может обнять Леву, но меня никогда.

Когда Фира махала рукой вслед автобусу, отъезжавшему с площади Искусств в Усть-Нарву, она не знала, что Мучение № 2 уже началось.

Проводив взглядом автобус, увозивший Леву в математический лагерь, Фира счастливо вздохнула, — как говорила Фирина мама, «нахес фун ди киндер», нет большего счастья, чем осознание, что твой ребенок идет правильным путем, нет большего счастья, чем уверенность, что делаешь для своего ребенка все. Математика — это путь. Как балет — не отдашь ребенка в Вагановское училище — не увидишь его на сцене Мариинского театра, и Лева идет по своему пути. Математический лагерь был лагерь в лагере: ребята из маткружка жили в обычном пионерском лагере, но на особом положении, не принимали участия в мероприятиях и целыми днями занимались математикой.

Лева двинулся по своему пути, а Фира пришла домой без Левы. Ликвидировала новогодний беспорядок, затем с наслаждением сделала уборку в Левиной комнате, затем собрала остатки новогодних салатов и понесла Кутельманам, и пока они вяло бродили по дому — накануне сидели до утра, — решила помыть посуду и, начав, не смогла остановиться, пока не убрала всю квартиру, все шесть комнат, затем, вернувшись домой, совершила немыслимое для себя действие — легла на диван. И к вечеру не встала, и к ночи, и на следующее утро, лежала на диване лицом к стенке.

Фира, учительница, завуч, хозяйка дома, бодро-весело справлялась с ежедневной круговертью, но все же уроки-учебные планы-репетиторство-очереди за продуктами-готовка-стирка-тетради… Может быть, она решила воспользоваться впервые за долгие годы выпавшей ей передышкой и полежать, масштабно, с размахом, належаться за всю жизнь? Нет. Фира отвернулась от мира и не собиралась поворачиваться к нему лицом. Прошло два дня, три… Прошло пять дней, пять! Фира не встала, и предположения высказывались самые разные.

— Она волнуется, что Лева там ест и вообще, как он… — догадался Илья.