Алена, конечно, не избежала некоторой доли досады на себя — ведь она оказалась такой идиоткой! Как дура… Она попалась как дура! Как девочки, про которых рассказывал Капитан… Она думала, что эти девочки — наивные беспомощные одуванчики, что плохое случается с другими — по глупости, а с ней ничего плохого не случится никогда, она смелая, красивая, удачливая, умная… «Как же, умная», — ворчала про себя Алена. Теперь она близко к «Европе» не подойдет… Дура-дура-дура!.. Но страстная Аленина ярость была направлена на подлую крысу-Капитана.

Решение было принято, вернее, ей даже не потребовалось принимать решения.

Она все расскажет отцу. Этот… эта крыса вздумала ей угрожать — ей! Он что, всерьез думает, что она испугается и станет проституткой?! Ха-ха. В предвкушении унижения Капитана Алена даже притормозила, сладко усмехнувшись, как лиса на картинке в детской книжке. Себя саму лиса с подпаленным хвостом ни в чем не винила — вот еще, а вот Капитан — он у нее попляшет!

Алена так вся сгруппировалась для одного только — победить крысу-Капитана, что даже не думала, как она скажет отцу, будет ее признание красивым «я влюбилась», откровенным «я спала» или застенчивым «я… ну, ты понимаешь…». Она думала об этом вполне хладнокровно, как будто не о себе, а о другой девушке, чье поведение, несомненно, было не лучшим, но вот так уж она себя вела, эта другая девушка…

Как-нибудь скажет! Ну, всплакнет, ну, соврет что-нибудь, схитрит, подлижется, вовремя покажет следы ожога… Не убьет же ее пусик!.. Пусик, пусичек, любимый, самый главный, самый сильный!

…Андрей Петрович с Ольгой Алексеевной разговаривали на кухне. Смирнов изучил материалы дела. Это было трудно — не его область деятельности, а он был тугодум, тяжело ворочал мозгами. В подпольном цеху шьют футболки, а дальше он ничего не понял, разозлился — почему он должен читать про сраные футболки?! Смирнов в сердцах стучал кулаком по толстой папке, но от того, что было в папке, зависела его жизнь, и он старался, вникал, втискивал себя в бухгалтерские документы, как бульдозер — в извилистую лесную тропинку. Пока вдруг все не стало ясным, возмутительно наглым в своей простоте. Почему сразу не написали простыми словами?! Трикотажной фабрике спускают план на детские майки. Из трикотажа, предназначенного на майки, подпольный цех производит футболки с рисунком «Волк и заяц» и надписью «Ну, погоди!». Детская майка стоит рубль двадцать, а футболка — восемнадцать рублей. Фабрика отчитывается за якобы сшитые дешевые майки, а цеховики реализуют дорогие футболки через торговые организации. Смирнов не поленился, подсчитал на калькуляторе доходы цеховиков — огромные получились деньги. Но вот вопросы — сырье цеховики получали за взятки у фабрики, а кому они платят за фонды, за оборудование? И каким таким образом на одну детскую майку и мужскую футболку идет одинаковое количество материала? А кто закрывает глаза на то, что вместо маек получает футболки?

Ольга Алексеевна не понимала, что так удивило его в этой схеме. Схема подпольного производства всегда одна и та же: государственное сырье поступает в теневую структуру, подпольный цех производит продукцию, которая сбывается через государственные торговые организации. Очевидно, что в схеме есть еще сотрудники руководящих структур, прикрывающие всю цепочку.

— Ты посмотри, что делается в стране! Цеховики шьют все: обувь, одежду, шубы… В стране воры производят продукцию! — возмущался Андрей Петрович.

«Воры производят» — оксюморон, но чуткая к таким вещам Ольга Алексеевна не обратила внимания на алогичность выражения, она наконец поняла: это его преувеличенное удивление, возмущение — попытка скрыть от нее что-то по-настоящему плохое.

— Андрюшонок?..

— Да что ты как не знаю кто… лезешь без мыла в жопу… — огрызнулся Смирнов и тут же виновато заторопился: — Олюшонок, прости… Ну, как-то все разом навалилось, Алена прямо как черт какой-то…

— Андрюшонок, что-то еще случилось. Нам сейчас нельзя никаких ЧП… Ты и так попал как кур в ощип!

— …«Черт какой-то» — это обо мне… «Кур в ощип» — это обо мне?.. — из коридора крикнула Алена. Она вбежала в дом и, чтобы не дать себе времени подумать и забояться, не раздеваясь, бросилась на голоса родителей. Сейчас она скажет: «Пусик, прости меня» — и с этой минуты будет хорошей девочкой.

— Пусик, прости меня… — сказала Алена, прижалась к отцу, вдохнула родной запах, потерлась головой о его грудь, поцеловала галстук.

— Олюшонок, ко мне!.. Девочки, давайте жить дружно. — Андрей Петрович держал Ольгу Алексеевну и Алену в объятиях, как в домике, и ласково бурчал: — Ничего, девчонки, сейчас у меня жопа, но ничего, сейчас любая мелочь может меня свалить… сейчас я висю на ниточке… вишу… но мы еще посмотрим, кто кого…

В его голосе была беспомощная обида сильного человека, привыкшего распоряжаться всегда послушными обстоятельствами и не по своей вине потерявшего руль, и Ольга Алексеевна вздрогнула в его руках, как от внезапной боли, и Алена непонимающе вздернула брови — что это с пусиком?.. Несколько секунд они стояли, обнявшись втроем, молчали.

Поздно вечером, когда все спали, Алена выскользнула из дома, поднялась на последний этаж, оттуда на чердак, и через треугольное слуховое окно выбралась на крышу. Подошла к краю, встала у низкого, по щиколотку, ограждения, закурила. Фирменных сигарет у нее больше не было, по пути домой она купила «Космос».

Алена подслушала, что у отца неприятности, в тот самый день, когда он решил отправить ее в иностранную жизнь, и это Алену совершенно не тронуло. Не тронуло и сейчас, она не придала ни малейшего значения его словам «любая мелочь может меня свалить». Как всякому ребенку, жизнь казалась ей неразрывным полотном, положение отца незыблемым, — как и то, что родители будут всегда. Вот только это его «висю»… «висю» ее как-то царапнуло. Но все равно пусик — сильный, непобедимый, главный. Он справится со всем, что бы она ни натворила… И вдруг ей пришла в голову больная безобразная мысль: когда пусик представит, что она сделала, что его любимая девочка сняла джинсы и расставила ноги, чтобы впустить в себя какого-то урода, он умрет, умрет на месте… Или ничего, не умрет?..

Алена подвинулась к самому краю, теперь носки ее туфель упирались в проволочное ограждение. Она посмотрела вниз — во двор въехал синий «Москвич» Резников, остановился у их подъезда, Левин отец вышел из машины, открыл багажник… Алена смотрела и улыбалась — с крыши «Москвич» казался игрушечной машинкой, Левин отец игрушечным человечком, в игрушечном мире есть свои заботы… и поняла, как все на самом деле легко — шаг, один маленький шажок, и все ее проблемы решены. Алена сделала шаг — шаг назад, развернулась, направилась к слуховому окну — чердак, шестой этаж, пятый…

* * *

— Стучать не буду, лучше умру, — сказала Алена. Она и правда была готова умереть, только бы не стать стукачкой.

— Киска, у тебя тупые советские представления о жизни — почему сразу стучать?

— Не смей говорить мне «стучать на друзей не нужно, надо помочь Родине», я не такая дура!