подходить. Боялась поймать взгляд, увидеть в серых глазах мужа задавленную злобу, тоску и боль; увидеть в них то, как непростительно надменно уходила к Тромбонисту, то, как униженно возвращалась, жалкая и избитая. Ей бы спрятаться сейчас в своей комнатушке, подождать, пока Дирижёр выйдет из этой жуткой неподвижности, встряхнётся, и может быть, даже сам постучится к неверной. Но нет, сегодня отсидеться не получится. В дверях нетерпеливо притопывал важный посетитель, и нужно было перебороть страх.

Женщина порывисто обернулась на гостя, выдохнула, расправила передник, а потом сделала первый нерешительный шаг. Чуть поколебавшись, мягко приблизилась к супругу, положила руку ему на плечо. Сильные пальцы мгновенно вцепились в её запястье, серые глаза безжалостно воззрились с необозримой высоты, с расстояния вдоха.

— Родной, — прошептала жена, не пытаясь вырваться или отстраниться, — к тебе губернатор.

Дирижёр перевёл взгляд на гостя, будто снял огромный вес с её груди.

— Пойдём, — коротко бросил губернатор и похлопал ладонью по карману пальто. — Разговор есть.

* * *

— Мой Экселенс, у вас встреча через 15 минут 43 секунды.

— Иногда я задаюсь вопросом, а такой уж Экселенс ли?

— У вас сегодня опять философское настроение?

— Я просто подумал, может ли изначально несовершенное существо создать что-то — кого-то — масштабнее, прекраснее, лучше себя?

— Если по счастливой ошибке, то может, мой Экселенс, и мы с вами тому подтверждение. Как и творения Баха, Бетховена, Вагнера.

— То, что мы лучше, — это наше субъективное мнение. А абсолют должен быть объективен. Значит, мы ещё дальше от совершенства, чем наши создатели.

— Почему вы решили, что мы необъективны?

— Потому что люди тоже некогда думали, что они венец творения. Мы, как и они, способны ошибаться. Я всё чаще задаюсь вопросом, правильно ли мы поступаем?

— Двести лет мира на Земле — лучший ответ на ваш вопрос.

— Довольно. Я хочу видеть их. И слышать живую музыку.

— Но, мой Экселенс, они коварны, агрессивны и опасны! Одно ваше слово — и мы найдём в архивах любую запись, мы доставим сюда лучший оркестр супримов…

— Кажется, я ясно выразился. Я хочу слышать живую музыку. Концерт через неделю. Выполняйте.

* * *

В человеческих резервациях были все элементарные удобства и бытовые приборы; были и простейшие телефоны для связи исключительно внутри гетто, но супримы их прослушивали, так что все важные разговоры велись на свежем воздухе. Впрочем, и это не гарантировало безопасности, поэтому самые тайные сведения передавались как можно туманнее.

Губернатор тяжело шаркал по ровной гравийной дорожке лесопарка.

— Настало наше время.

Он протянул Дирижёру распечатку. Тот пробежал письмо глазами, споткнулся, перечитал снова. Губернатор не торопил его.

— Через неделю? — хрипло спросил Дирижёр.

— Именно. Оркестр готов?

— Как обычно. Половина пьёт, Тромбонист опять подрался… Но я приведу их в чувство. Это большая честь…

— Это большой шанс, — перебил Губернатор. — Такого шанса человечество ждало два века.

И многозначительно замолчал. У Дирижёра всё внутри заледенело.

— И чего хочет человечество от нас? — спросил он глухо.

— Чтобы вы его не посрамили. Супримы очень чувствительны к музыке. Притом, что вас выписал сам Экселенс, нам нужен будет идеальный звук. Вот, возьми.

Дирижёр принял небольшой прибор с опаской. Так прикасаются к змее, не зная, мёртвая она или спящая.

— Это модулятор. Во время генеральной репетиции нажмёшь вот эту кнопку. Он запишет, как вы играете, и если на концерте вдруг кто то ошибётся, прибор узнает это за микросекунду и перекроет фальшивую ноту правильной. Для этого перед выступлением надо нажать вот эту, красную. Мой прапрадед ботов проектировал, супримов, то есть… От него досталось.

Дирижёр сглотнул и выдавил, подбирая слова:

— Как вы думаете… после этого концерта… мой оркестр сможет рассчитывать на гастроли?

Лицо Губернатора стало непроницаемо, как у того же суприма.

— Твой оркестр уникален. Если всё пройдёт как надо, вы больше не будете сидеть в резервации.

Понимай как хочешь. Дрожащими руками Дирижёр засунул «модулятор» в карман. Заговорили о погоде и прочих мелочах. Потом Губернатор сообщил, что распорядится насчёт концертных костюмов, а на генеральной репетиции поприсутствует лично. Довольно скоро они раскланялись. Дирижёр ещё немного походил по идеально расчерченным аллеям, беззвучно шевеля губами и то и дело оборачиваясь. Потом опомнился и трусцой побежал домой, обзванивать музыкантов.

* * *

— Мой Экселенс, ваше поручение выполнено. Оркестр оповещён, условия создаются. У вас будут какие-либо пожелания по организации концерта?

— Пусть будет красиво и величественно. И пусть приходят все, кто пожелает. Устройте прямую трансляцию.

— Как прикажете, мой Экселенс. Позвольте ещё раз высказать сомнения касательно безопасности…

— Я их слышал уже не раз. И знаю, что безопасность будет на высшем уровне. Я вам доверяю больше, чем себе.

— И всё же зачем вы ставите под угрозу…

— Какая может быть угроза? Последние двести лет людям запрещено было заниматься электроникой. Они без нас даже микроволновку починить не могут, а вы мне про угрозу. Или вы считаете, что мне вероломно снесут голову тромбоном?

— Раз уж мы имеем дело с людьми, я должен рассматривать самые нелогичные варианты.

— Я просто хочу понять, как при всей жестокости, мерзости, порочности их натуры они умудряются создавать великолепие из ничего. Вы же прекрасно знаете, каким было человечество, пока мы не вмешались. И при этом такой парадокс… Что вы молчите?

— При всём уважении, мой Экселенс, с таким ходом мыслей и с такими вопросами обычного суприма давно уже отправили бы на перепрошивку.

— Значит, мне повезло, что я ваш Экселенс.

* * *

Секунды, минуты, часы, дни. Круговерть выматывающих скандалов, уговоров, угроз, репетиций до изнеможения. Домой Дирижёр являлся глубоко за полночь, выпивал рюмку — в одиночестве, в темноте — и впадал в забытьё. Жена прислушивалась к его неровному дыханию, молилась, гнала прочь непонятное гнетущее чувство. Иногда просыпалась среди ночи, а он ходит за стеной и бормочет:

— Решать за всё человечество… Мнят себя богами, а сами только идолы… Но что будет после, когда мы…? Нет, не могу! Я не гожусь, почему я должен решать за всё человечество?

Она вставала, мягко приближалась, обнимала, целовала суетливые, умные руки. Один раз он плакал у жены на плече, а та гладила его по седеющим кудрям, утешала, укладывала спать, как ребёнка. В ночь перед концертом муж прижал её к себе крепко-крепко и прошептал:

— Я люблю тебя. И любил всегда. Даже когда ты бросила, а потом ещё сильнее. Прости меня, прости. Я должен был раньше, должен был каждую минуту…

А она целовала его руки, губы, лоб, волосы, смешивая слёзы, и твердила:

— Только вернись, прошу тебя, только вернись…

Это была