Тот, кому сама его природа велит охотиться, преследовать и уничтожать, не может быть настолько мягким и непринужденным, настолько домашним.

Настолько настоящим.

Сейчас Энцо был похож на юриста или инженера — одним словом, передо мной стоял человек, который никогда в жизни не охотился на ведьм.

— Ух ты! — весело улыбнулась я. — Булочки?

Энцо рассмеялся — ему, как и мне, сейчас было легко. Сегодня ночью мы наконец-то освободились от той тяжести, которая была с нами всегда, и стали просто людьми, а не охотником и добычей. Он поставил кофейник в сторонку, придвинул мой стул, сел на свое обычное место во главе стола. Все это было настолько просто, настолько спокойно и мирно, что мне захотелось закричать.

Это было то, о чем я мечтала в ранней юности — завтрак с дорогим человеком. Это было то, что я безжалостно выбросила из головы и выполола из души — не думать, не вспоминать, не надеяться. И вот все то, от чего я когда-то отказалась, вернулось ко мне и поднялось в полный рост.

— Только не критикуй их слишком сильно, — попросил Энцо. — Когда-то у меня была знакомая дама золотого возраста, которая прекрасно готовила. И я научился у нее печь эти булочки, правда, давно не практиковался.

Мужчина встал пораньше, чтобы испечь для меня булочки и сварить кофе. Я даже не знала, что это было? Забота? Семейное тепло? Любовь? Нет, лучше не думать об этом. Просто булочки и кофе, небольшой знак внимания, только и всего.

— Булочки прекрасные, — искренне сказала я, после того, как попробовала одну. Нежная, мягкая, сладкая, но не до приторности — как раз то, что нужно в компанию к чашке кофе и хорошему утру. Я сама не испекла бы лучше. — У тебя, я вижу, много самых разных талантов.

Улыбка Энцо стала смущенной. Кажется, он испытывал то же, что и я — робость, страх, боязнь того, что такое чудесное утро вдруг возьмет и растает, и нас с ним больше не будет.

— Их бы еще улучшить, и цены бы мне не было, — усмехнулся Энцо.

— Дело в практике, — сказала я. Дождь припустил еще бодрее — казалось, по стеклам и подоконнику колотят невидимые сырые ладони. Вряд ли сегодня в «Белой цапле» будет много гостей: в такую погоду не выйдешь из дома даже за самым изысканным лакомством — ну что ж, иногда нужны и перерывы. И в работе, и в сладостях.

— Тогда стану практиковаться, — сказал Энцо. — Как ты себя чувствуешь, пойдешь сегодня на работу?

Я бы с большим удовольствием осталась дома — мы нашли бы, чем заняться, повторили бы пару-тройку раз то, что делали этой ночью — но надо было идти на работу, и что-то подсказывало мне, что не нужно прилипать. Не надо становиться тенью Энцо Саброры или чем-то вроде столика в гостиной, который он видит каждый день, и мебель давно ему примелькалась. А этого я не хотела.

— Пойду, — ответила я, и Энцо звякнул в колокольчик: в столовую неторопливо вошел Гвидо, и Энцо приказал ему вызвать такси до «Белой цапли». Дворецкий важно кивнул, но его глаза смотрели с веселой остротой молодости, и я поняла, что он рад тому, что мы с Энцо стали намного ближе. И пока нам не могли помешать ни злонамеренные ведьмы, ни изверги в халатах врачей.

Пока наш мир принадлежал только нам.

— Я загляну к тебе в обед, — пообещал Энцо, и я поинтересовалась:

— Чем займешься?

— Бумагами Итана Хатчиссона. Отправлю телеграмму его бывшей жене, возможно, она знает больше, чем написано в его карте. Там написано просто: «пациент выбыл». Возможно, он умер во время исследований, но… — Энцо отпил кофе и продолжал: — Хатчиссон был одним из самых сильных инквизиторов королевства. Вряд ли его смерть можно было замолчать или свалить на несчастный случай.

— Береги себя, — искренне сказала я, и Энцо посмотрел на меня так, будто у меня с губ сорвалось что-то очень важное и неожиданное.

— Хорошо, — кивнул он. — Я постараюсь. И ты тоже.

Я улыбнулась.

— Все будет в порядке. Черника не станет меня атаковать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Дождь разогнал людей с улиц — в такую погоду никто не выйдет из дому, если можно остаться в сухости и тепле. Я решила приготовить фруктовые тарты на тот случай, если кто-то все же решит скоротать время в «Белой цапле».

Тарт — интересная и очень простая штука, с этим пирогом справится даже ребенок. В форму выкладывается тонко раскатанное тесто, затем засыпаются ягоды и заливаются соусом из сметаны, яйца, сахара и панировочных сухарей. Затем нужно аккуратно оформить край, чтобы тесто не торчало некрасивыми кусками, и отправить тарт в духовку. Заглянув в нашу кладовую, я увидела, что запасов у нас немного — осталась черника, страстоягодник, киви и золотые яблоки. У них в самом деле была золотая кожура и такая томная сладость, что волосы начинали шевелиться на голове. Что ж, все это пойдет в дело. А потом, когда тарты испекутся, я займусь заготовками на завтра.

— Марун сказал, что сегодня будет манго и ананасы, — сказал Сандро. — И еще желтую питахайю привезет.

— А мне сегодня доктор Пелегрини приснился, — угрюмо сообщил Лука. Он мариновал кусочки мяса с луком в белом пикантном соусе — собирался делать шашлык на шпажках. — Стоит, гадина такая, у моей кровати, глаза таращит… ну вот какая досада, и не пришьешь ему ничего!

— Что ты собрался пришивать? — полюбопытствовал Сандро. Его стараниями «Белая цапля» сверкала чистотой, и сейчас он наводил последний блеск на десертную тарелку. Я всегда удивлялась тому, как быстро и ловко он со всем справлялся.

— Да хоть бы истязания, — буркнул Лука. — Я ему на опыты не давался. Что-то знаете, я давеча подумал, что тогда все и обошлось бы. В Марнахене народ не кровожадный, поорали бы, да и все. Сюда едут отдыхать, расслабляться, и местные такие же. Нет тут особенных любителей пускать кому-то кровь.

Сандро согласно качнул головой.

— Да, я обратил внимание. Даже пьяные не дерутся, а ведь это традиция. Опрокинул пинту пенного — дай кому-нибудь в рожу, ну и сам получи, конечно.

Я была склонна с этим согласиться. Значит, доктор Пелегрини был подстрекателем. Неудивительно, в общем-то: хороший психиатр умеет манипулировать людьми, он всегда найдет, на какие клавиши нажать, чтобы толпа, которая в целом не хотела кровопролития, бросилась бы рвать на части и жечь. Потом люди опомнились бы, пришли в себя и испытали невыносимый стыд — но это все потом, и это не вылечит обожженную руку Луки.