Саенго уже в кровати, так что я залезаю в свою, натягивая на ноги толстое одеяло. Помощница задувает свечу, уходя и оставляет комнату в кромешной темноте. Полумесяц за окном балкона не очень-то хорошо светит.

Через какое-то время тишину разбавляют звуки: отрывистые, сдавленные вздохи. Ее терзания отдаются в моей груди болью, как свежая рана. Я бесшумно поднимаюсь с кровати. Обхожу комнату и отгибаю край одеяла Саенго, чтобы улечься рядом с ней. Она отворачивается на бок, подальше от меня, утыкаясь лицом в подушку. Ее тело едва заметно дрожит.

У меня сердце готово разбиться вдребезги, точно от боли ножа, вонзенного под ребра. Я ничего не говорю, но кладу руку на ее плечо, обнимая, вслушиваясь в тихие рыдания, отдающиеся во мне.

Саенго всегда была уготована судьба куда более великая, чем доля простого солдата. Она должна была путешествовать, видеть чудеса природы, найти собственный путь. А потом, если бы пожелала, она могла бы влюбиться, выйти замуж, стать леди Соколиного хребта. Она должна была состариться, стать счастливой и удовлетворенной своей хорошо прожитой жизнью.

Я зажмуриваю глаза и отворачиваюсь лицом в подушку, слушая, как она оплакивает все, что потеряла. Все, что я у нее отняла.

Руки во тьме. Кости, у которых слишком много суставов, они рвутся сквозь кожу. Ногти вонзаются в меня и раздирают, и рвут, рвут…

Я распахиваю глаза. Портьеры, окружающие кровать, прячут меня во тьме.

Я тру лоб. Почему мой спящий разум надо мной издевается? Во рту сухо, язык прилипает к нёбу. Осторожно, чтобы не потревожить Саенго, которая перетянула на себя одеяло, я отодвигаю портьеру, чтобы сесть. Может, эти сны связаны с тем, о чем говорил Ронин, с тем, что мое ремесло волнует духов. Очевидно, я потревожила духов, заключенных в Мертвом Лесу, когда пробудила его.

А что, если духи, зажатые в ловушку Леса, пытаются попросить о помощи? Но если так, могли бы вести себя не так пугающе, обращаясь ко мне.

Огонь в камине почти погас, дрова догорели, осталась лишь кучка золы и угольков, и их ленивое мерцание не освещает комнату. Я слишком сонная, чтобы искать и зажигать свечу, так что в темноте открываю шкаф, нахожу там штаны и подходящую рубашку, которые попросила принести мне у нашей помощницы вчера.

Зеваю, пока одеваюсь. Мое тело ноет, умоляя залезть обратно в постель и укрыться теплым одеялом. На душе тяжело из-за вчерашних нерешенных вопросов, хотя мысль о Тейерне, поджидающем меня в темном внутреннем дворе замка и сердящемся, что я не прихожу, соблазняет и веселит. Но я дала слово Ронину и обещание самой себе. Так что заплетаю волосы в косу и умываюсь, брызгая в лицо водой, пока не проснусь окончательно.

Когда я выхожу из комнаты, моя стражница, посапывающая у наших входных дверей, подскакивает, резко просыпаясь. Та же шаманка, что и вчера. Она зевает и улыбается мне в ответ, едва заметно прищуриваясь. Тем не менее эта улыбка выглядит нерешительной для той, кто пытается подружиться со мной, извиняясь таким образом, что ее заставляют за мной следить. Что ж, я тоже не особо рада, что она за мной всюду ходит.

Она ровняется со мной, шагая бок о бок, когда я говорю:

– Я так и не узнала твоего имени. Если нам приходится проводить время вместе, мне хотя бы нужно знать, как к тебе обращаться.

Шаманка косится на меня. Ее черные волосы длиной до подбородка, седые пряди виднеются у висков. Ее глаза поразительно яркого зеленого цвета, а губы сами собой постоянно складываются в тонкую, невеселую линию.

– Фаут, – представляется она неохотно.

– Как ты оказалась в числе слуг Ронина, Фаут? – его солдаты остались в этом лесу по своей воле? Или же их отправляют сюда уважающие его лидеры в качестве части соглашения о перемирии между королевствами?

Фаут почти на голову выше меня, так что мои глаза оказываются где-то на уровне ее челюсти. Возрастные морщинки окружают ее рот и собираются в уголках ее глаз. На правом бедре у нее висит меч. Значит, она левша.

– Я поклялась служить лорду Ронину, когда была еще очень молода, – говорит она с эвельским акцентом.

– Это не ответ.

Морщинки у ее губ становятся выразительнее, когда она хмурится.

– Я была добровольцем. Как и все мы.

Значит ли это, что она верна ему? Насколько я успела заметить, местная прислуга чувствует себя здесь вполне счастливо, что на самом деле меня немного удивляет. Однако, полагаю, люди могут назвать своим домом любое место, если выбирают это место по собственной воле. А порой даже если и не по собственной.

– Рожденные шаманами тоже здесь есть? – спрашиваю я.

Ее брови сдвигаются в замешательстве.

– Рожденные шаманами?

– В Эвейвине мы называем наших шаманов рожденными шаманами. Их способности не отличаются, насколько я знаю. Вопрос лишь в географической разнице между шаманами Ньювали и рожденными шаманами в Эвейвине.

– О. Тогда я полагаю, в числе служащих здесь есть несколько рожденных шаманами, да. В Эвейвине таких много?

– Нет, сравнивая с числом простых людей. – В конце концов, королева Мейлир смогла же загнать их всех в одну-единственную тюрьму. По крайней мере тех, кого не убила. – Сколько народу живет в Краю Пряльщиков?

Она раздумывает, прежде чем ответить, очевидно, повторяя мой вопрос снова и снова в своих мыслях. Может, даже ища скрытый мотив в моем вопросе. Я могла бы пообещать ей, что не планирую сбегать, но куда веселее наблюдать, как она сомневается.

Наконец она произносит:

– Немногим больше двух сотен человек.

Я хмурюсь. Две сотни, большинство из которых должны быть солдатами и прислугой, в замке, который, вероятно, когда-то умещал в двое больше народу. Глядя по сторонам вчера из внутреннего двора, я заметила, что целая секция замка стоит нетронутой паутинами Ронина, отданная во власть времени. Либо ему оказалось просто не под силу ее восстановить, либо не было необходимости, учитывая маленькое количество проживающего здесь народа.

– Большинство солдат лорда Ронина размещены по различным постам и лагерям, – продолжает объяснять Фаут. – Здесь, в Краю Пряльщиков, солдатам особо делать и нечего, в то время как куда больше нужды оберегать людей и предупреждать их держаться подальше от Мертвого Леса. И сдерживать заключенные в лесу души внутри.

Я изображаю гримасу, но она не уделяет моему выражению лица ни капли внимания.

В нынешний ранний час, когда холлы погружены в мрак и тишина и неподвижность кажутся всеобъемлющими – даже шороха мышей за стенами не слышно, – замок выглядит и вовсе заброшенным. Я как будто бы попала в мир снов. В любой момент те жуткие руки потянутся ко мне из темноты, чтобы схватить меня за лодыжки. Я сдерживаю дрожь внутри при мысли о том, что меня могут дернуть и утащить под землю.