— Да?

— Здравствуйте, отец Илья, я Алексей.

— Очень приятно, Алексей, я вас слушаю, чем я могу быть полезен?

— Вы мне дали номер и велели позвонить во вторник. Сегодня вторник. Я звоню.

— Я велел? Ах, да, наверное. Простите, я неважно что-то себя чувствую сегодня.

— Мне нужно с вами побеседовать… поговорить…

— Да-да, совет… припоминаю. Хорошо, Алексей, приезжайте. Часика в четыре. Или в пять. Найти меня будет непросто, так что запасайтесь терпением…

Священник стал занудливо описывать дорогу. Едете до станции такой-то, там переходите дорогу, слева будут блочные девятиэтажки, за ними рощица, за рощицей бензоколонка, от бензоколонки, только ничего не перепутайте, направо, и ещё четыреста метров, а там…

Под конец отец Илья спросил капризно — и в то же время неожиданно застенчиво:

— Скажите, Алексей, а вам не будет очень трудно… если будет, то не надо… вам не будет трудно привезти мне бутылочку коньяку? Я простужен, у меня давление, мне надо. Предпочтительней грузинского, пять звёздочек, с синей такой этикеткой.

— Хорошо, я привезу, — растерянно ответил я.

— И, если можно, купите газетку с программой. Какой-нибудь «Советский спорт» или, скажем, «Социнду́стрию». И на всякий случай дайте мне ваш номер.

— Вы, батюшка, готовы записать?

— Ага, диктуйте… восемь-восемь-семь-пятнад- цать… а, стало быть, вы в Кунцеве… Я жду.

Но пока я пробивался через алкашей к прилавку, а затем спешил к газетному киоску, что-то в жизни батюшки переменилось. Он неожиданно перезвонил и начал как-то многословно и нечётко бормотать: знаете, Алексей, тут такое дело, вы извините, но сегодня как-то ничего не выйдет, возможно, мне придётся ехать к умирающей, ещё не решено, но вдруг, поэтому давайте попробуем завтра.

— Хорошо, — ответил я, — договорились, завтра значит, завтра. Во сколько?

Назавтра батюшка уехал освящать жилище, в среду он крестил ребёнка на дому, а на службу в воскресенье почему-то не явился. Начало литургии задержали — минут на двадцать или даже полчаса; после небольшой заминки к малому притвору вышел молодой священник и, тяжело волнуясь, начал исповедовать. На вопрос, куда исчез отец Илья, женщина у свечного ящика мне не ответила. Отвела глаза и промолчала.

Постепенно я втянулся в переписку; мне наконец-то стало с кем поговорить. Не о бытовом и примитивном, не о любовном и полузапретном, а о том, что затаилось в глубине, и безнадёжно ищет выхода, и не находит. Не всё в записках и развёрнутых посланиях отца Артемия мне было близко, кое-что казалось непонятным и излишним, что-то задевало и царапало, но в целом это было самое оно. Как говорится, то, что доктор прописал.

9 мая 1979 г.

Москва

Здравствуйте, батюшка!

Поздравляю с Днем Победы!

Вот Вы мне пишете, что Церковь — это новая семья, в ней придётся просыпаться в шесть и ночью подтапливать печку. Значит, надо приноравливаться. Но какая же они семья, если я не понимаю их, а они меня? Однажды после целования креста меня остановил один из настоящих, верных. Кряжистый мужчина, низкорослый, с твердокаменной улыбкой и круглой пугачёвской стрижкой. То ли бывший армейский, то ли стареющий школьный учитель. Спрашивает:

«Как спасаешься, брат?»

«Спасаюсь», — говорю, а сам думаю, как бы половчей слинять.

«На, — продолжает он, — почитай на досуге».

И протягивает маленькую самодельную книжицу, в голубой тетрадочной обложке, размером в осьмушку. Послушно беру и в метро раскрываю. Это выдержки из сочинений епископа Игнатия Брянчанинова.

Мамочки родные. Получается, что всё грех! Всё! Самостоятельное думание — грех. Неуважение к властям — грех. Отказ от аскетизма — грех. И любовь, конечно, тоже грех. Кажется, единственное, что не грех, — это смерть. И то не всякая, а только «непостыдная», «по правилам»…

Тем не менее я в Церкви. И никуда из неё не уйду. Помните, я Вам рассказывал про встречу с тем полуюродивым, после которой я поехал к старцу в Лавру, а потом и в Переделкино? Вот Вы можете мне объяснить, это что? Случайно случившийся случай? Или некоторое чудо? Или, говоря по-брянчаниновски, «соблазн»?

Вы, кстати, спрашивали, верует ли кто-нибудь ещё в моем окружении? Вы же понимаете, что факультет у нас непростой, кое-кто читает под подушкой метафизиков, но в основном это либо начётчики, либо циники, либо в лучшем случае нормальные марксисты.

Исключение, наверное, одно.

Есть у нас аспирантка, зовут её Анна Насонова. С ней мы как-то раз столкнулись в церкви, но именно столкнулись — нас тут же разнесло, как магниты с одинаковыми полюсами. Она нелюдима, и я нелюдим. Она смотрит волком, и я. Разговоры говорить не получается. Она, несомненно, церковная, на ней, так сказать, родовая печать.

Есть ещё мой любимый учитель (пишу я диссертацию не у него, так получилось, целевое место дали на другую кафедру), Михаил Миронович Сумалей. Крест носит, о церковной службе знает всё и даже больше, но ходит ли в церковь — не знаю, на эти темы говорить не любит. Больше никого не назову.

P.S. Кто вам сказал про сгоревшее поле?!

11 мая 1979 г.

С/х «Новый мир»

Возлюбленный о Господе р. б. Алексей!

Ничего, что я так, по-церковному? Вас это не очень сердит? Вы строгий, Алёша, я вас даже немного боюсь (тоже шутка и тоже простите; у нас сложился интересный стиль беседы — Вы меня подначиваете, я — Вас, сразу видно двух интеллигентов. Но Вы же на это не сердитесь, правда?).

Последняя фраза меня озадачила. Что значит — «вы знали про сгоревшее поле»? Про какое сгоревшее поле? Но какая разница, в конце концов, что там видели, чего не видели, кто был, кто не был, наблюдала местная тётка за Вами, не наблюдала, хотели Вы поджечь траву или не хотели.

Вернёмся к Вашему вопросу, он гораздо важней и весомей. Бог с ней, с претензией к церкви, с маленькой буквы, к земному собранию. Вы ведь крестились недавно? В новом доме всё непривычно, всё задевает. Обживитесь, а потом и посмотрим, что делать.

А теперь про случайность и чудо. Не знаю. Всё могло быть стечением обстоятельств или, как Вы остроумно заметили, случайно случившимся случаем. Могло быть чудом, но таким… обезжиренным, что ли. Чтобы сохранялась возможность сомнения. А то ещё возьмёте и впадёте в прелесть. Знаете, что это такое? Страшная штука. Духовный наркотик. Святитель Игнатий (Брянчанинов) об этом писал. Но всё произошедшее было Божьим о Вас попечением. Это для меня очевидно. Господь Вас отметил, избрал, предназначил. А отметив, избрав, предназначив, позаботился о том, чтобы кто-то Вас повёл по этому пути, пока Вы сами ходить не научитесь.

…Вдруг подумалось: а если он решит, что это я себя хвалю? Ведь я же — на конце образовавшейся цепочки, Вы же в результате всех случайностей общаетесь не с кем-нибудь, а со мной…. Шёл юноша, шёл и наконец пришёл. Здравствуй, юноша, я столп и истина. Послушайте, мой досточтимый Алексей, я же совсем о другом! Во-первых, я не главное звено и тем более не последнее; цепочка, дорогой мой, только-только начинается, и я надеюсь, что Вы в этом сами убедитесь. Во- вторых же, никто не выстраивал схему: странный человек — электричка из Лавры — старец Игнатий. Ни в какой небесной канцелярии её не рисовали. Жизнь Ваша шла как шла, но в конце концов Вы оказались там, где нужно было оказаться — Вам. И нужно — в данную минуту.