Сие и называется — Божественное Попечение. Прошу не путать с волей Провидения, о которой мы мало что знаем.

Мы все случайны. А Господь закономерен.

Боюсь, что этот мой ответ Вас совершенно не устроит. Но что тут поделать. Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Вы, кстати, знаете, что выражение (приписываемое в некоторых учебниках Диогену Лаэртскому, но на самом деле принадлежащее Хиону) de mortuis aut bene aut nihil в полном виде звучало иначе: о мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды?

Ничего, кроме правды.

Даже о мёртвых.

Что уж там о живых.

о. А.

P.S. И я Вас поздравляю с праздником Победы. Помните, как в том многосерийном фильме разведчик Штирлиц — или это был другой герой? не помню — отвечает штурмбанфюреру на тост «За победу»? — «За победу. За нашу победу».

Конверт непременно сохраните, потом объясню, для чего это было нужно.

13 мая 1979 г.

Москва

Здравствуйте, отец Артемий!

Хорошо, согласен на правду. Но тогда спрошу иначе: где я оказался в данную минуту?

Конверт сохранил.

С уважением

А. Н.

15 мая 1979 г.

С/х «Новый мир»

Меня тут попросили передать Вам кое-что. Не знаю, к чему и зачем. Может быть, из этого Вам станет чуть яснее, где Вас ждут.

Но чтобы никого не подставлять (надеюсь, Вы прекрасно понимаете, что мы рискуем — и Вы, и я, и тот, кто просил передать), я использую старинные приёмы конспирации, вычитанные в детских книжках о героях революции. Помните, как, будучи в тюрьме, Ульянов-Ленин выминал чернильницу из хлеба, в неё наливал молоко и писал между строк? А когда приходил надзиратель, Владимир Ильич ловко отправлял молочную чернильницу в рот и с аппетитом жевал? Он же всё делал ловко…

Итак, задание. Я думаю, Вы справитесь.

Возьмите конверт от предыдущего письма. Отпарьте марку. Вызубрите наизусть. После чего и конверт, и марку, и это моё письмецо — уничтожьте.

С большевицким приветом

о. А.

Я с неудовольствием подумал: ну что за детский сад. Тем не менее поставил чайник, подержал конверт над паром. Дело было привычное — с детства. Мама, разбирая переписку с иностранными издательствами, приносила пустые конверты: длинные, с красавицей английской королевой, квадратные, с американским флагом; я отпаривал их над кастрюлей, нежно поддевал пинцетом марку и сушил. Потом проглаживал горячим утюгом и прятал в кляссер; все завидовали моей коллекции.

Под нестандартной маркой, в честь юбилея милиции, обнаружилась карандашная записка. Мельчайшим почерком (мама называла такой — иезуитским). Я порылся в мамином столе, достал тяжёлую чёрную лупу, с помощью которой мама разбирала выкройки, и прочитал:

Инструкция

1. Если к Вам приходят с обыском, ведите себя вежливо и твёрдо. Не раздражайте и не раздражайтесь.

2. Постарайтесь молча помолиться: 90-й Псалом, Отче наш, Царю Небесный, Богородичен, Трисвятое, Иисусова мол. (12 раз), Господи, помилуй (40 р.).

3. Попросите предъявить повестку. Читайте повестку внимательно, выполняйте всё, что в ней написано, но отказывайтесь подчиняться устным распоряжениям (напр., ехать в отделение без второй повестки, на допрос), всё время повторяйте «я законопослушный гражданин».

4. Сверяйте опись с книгами или вещами, отобранными у вас для изъятия.

5. Настаивайте на том, что Вы не занимались антисоветской агитацией и пропагандой (ст. 70 Уголовного кодекса РСФСР) и распространением заведомо ложных измышлений, порочащих советский строй (ст. 190.1).

6. На допросе отвечайте только на те вопросы, которые указаны в повестке (если Вы привлечены как обвиняемый — вопросы только по статье, если как свидетель — только о том, чьё дело упомянуто в повестке).

7. Непрестанно повторяйте про себя: Да Воскреснет Бог и расточатся врази Его, а сугубо слова прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата.

Всё это было так странно, с такой напускной таинственностью, что я написал раздражённо, о чём впоследствии пожалел.

17 мая 1979 г.

Москва

Ничего не понял. Для чего мне это? И кто Вас просил передать? Отче, умоляю, перестаньте изъясняться экивоками. Пишите прямо, я же не десятиклассница.

20 мая 1979 г.

С/х «Новый мир»

Ладно, постараюсь «в лоб». Нам всем предстоят перемены. И, как представляется, довольно скоро. Какие именно — об этом напишу потом, сейчас ещё рано. С любой точки зрения рано. Просто — живите и помните, как призывает нас некий писатель.

о. А.

Мы сидели рядом с мамой и молчали. Нам было хорошо на сквозняке — молчать и думать. Маме про разложенный пасьянс и олимпийскую Москву, мне про то, что машинисток следует пороть — в каждой строке опечатка. На пузатом холодильнике «Саратов» бурчал трёхпрограммный приёмник — в чёрном пластмассовом корпусе с белой решёткой.

«На соревнованиях по гребле на байдарках и каноэ на олимпийском гребном канале в Крылатском наши олимпийцы получили весь комплект медалей. Одну золотую, две серебряных и бронзовую. Советские спортсмены первые в большом олимпийском зачёте…»

Мама по утрам всегда включала радио, а вечерами — параллельно — телевизор. Она не различала слов; ей нравился спокойный ровный шум, производимый этими приборами; в тишине ей было неуютно. А я презирал рафинадного Паулса, ненавидел Пахмутову с Добронравовым, меня корёжило от бодрых репортажей. Поэтому мы договорились: радио бурчит всегда, но еле слышно.

После олимпийских новостей зазвучал лакированный голос:

Песня была новой, незатёртой; в ней звучал неподдельный восторг; я почувствовал себя нехорошо. Этот выплеск бодрячкового идиотизма, этот гимн восхищённой бессмыслицы должен был понравиться моим тогдашним современникам — вот и мама с удовольствием прислушалась, замерла с приготовленной картой. А я ренегат и отступник; я не верю прогрессу; я ненавижу этот беззаботный бред.

— Если хочешь, можешь выключать, — внезапно предложила мама.