– От пятидесяти рублей ассигнациями.

– Что ж, думаю, я осилю такой взнос, – хмыкнул Копытман, произведя в уме нехитрые подсчёты.

Остаток дня они провели в неге и любви, благо что снадобье Луки Фомича всё ещё действовало. Ввечеру бакенщик их забрал, он как раз собирался через пару часов зажигать фонари на отмелях, чтобы шедшие в темноте суда не повредили днища. Но прежде чем попрощаться с Фомичом, Копытман успел незаметно от Лизы выпросить у него той самой измельчённой в смесь чудодейственной травки. Так, чисто на всякий случай. Старик наотрез отказался брать с инспектора денег, хотя тот предлагал целый рупь серебром с двуглавым орлом со скипетром и державой на одной стороне и датой 1837 на другой. Напоследок Копытман получил указание, как правильно делать отвар и пожелание не злоупотреблять зельем.

В свой нумер немного обгоревший на солнце Пётр Иванович вернулся уставшим и весьма счастливым. В ту ночь ему приснился удивительный и яркий сон. Ему снилось, будто за его спиной большие и пёстрые крылья, как у бабочки, и он порхает над залитым солнцем лугом в своём инспекторском мундире и каким-то странным приспособлением в руках, похожим на небольшой прозрачный пылесос. Крылья-опахала сами по себе совершали ритмичные движения, отчего Копытман двигался в воздухе рывками. В какой-то момент он обнаружил себя сидящим на большом цветке с яркими лимонного цвета лепестками и тут понял, для чего в его руках мини-пылесос. Оказалось, им весьма удобно собирать пыльцу. Правда, зачем он её собирает, Пётр Иванович не имел ни малейшего понятия. Он же не пчела, ни в какой улей лететь не собирается. Тем не менее продолжал перепархивать с цветка на цветок до тех пор, пока нутро пылесоса не заполнилось пыльцой полностью. И тут, зависая над последним цветком – это была, кажется, анемона, – Пётр Иванович почувствовал, что он здесь не один. Сначала он услышал хлопанье крыльев и немного напрягся, а затем увидел, как сверху спускается ещё один человек-бабочка, и это не кто иная, как Елизавета Кузьминична. На голове скромный чепец, оборки платья трепещут в воздухе, а на губах играет милейшая улыбка.

– Ах, Пётр Иванович, как я рада, что встретила вас на этом лугу! У меня, к сожалению, нет своего пылесоса, а я ужасно проголодалась.

– Так я вас угощу!

Он протянул ей свой пылесос, и Лизонька, одарив его благодарным взглядом, приникла губами к шлангу, со свистом втягивая в себя пыльцу. Сквозь прозрачную крышку было видно, как она моментально уполовинила содержимое пылесоса, после чего, промокнув губы кружевным платочком, опустилась на розовый лепесток анемоны, легла, раскинув в стороны крылья и руки.

– Так хорошо, так чудесно, – простонала она, прикрыв глаза. – Пётр Иванович, ложитесь рядом. – И похлопала ладошкой по чуть шершавому лепестку.

Копытман с удовольствием подчинился, приняв горизонтальное положение. Лизонька часто и глубоко задышала, отчего её грудь высоко вздымалась. Их пальцы сплелись, а затем и губы сомкнулись в сладострастном поцелуе…

П од утро Пётр Иванович проснулся в весьма возбуждённом состоянии, изумляясь, как же долго действует зелье бакенщика, хотя, может, тут уже само по себе сработало его естество после вчерашних экзерсисов и таких ярких видений. Он долго размышлял, что бы значил этот дивный сон, но ни к какому мнению не пришёл. А ближе к полудню ему привезли официальное приглашение на благотворительный бал – прямоугольную картонку с вензелями и текстом, написанным красивым почерком. И по этикету требовалось написать ответ, прибудет ли он на бал, поэтому посыльный остался дожидаться от Копытмана письменного подтверждения.

Что ж, в ближайшую субботу в 21.00 ему предстояло перешагнуть порог дворянского собрания, и хотя обязания к внешнему виду в приглашении не предъявлялись, Копытман решил, что пойдёт в своём мундире налогового инспектора… Вернее, коллежского асессора, раз уж он вынужден играть здесь подобную роль…

Без четверти девять Копытман спустился с подножки экипажа у крыльца Дворянского собрания – здания о трёх этажах с четырьмя колоннами по фасаду и затейливой лепниной на фронтоне, порядок на входе в который охраняли жандармы во главе с уже знакомым инспектору капитан-исправником. Они вежливо раскланялись, после чего Пётр Иванович поднялся по красной дорожке, проходя внутрь здания, где перед ведущей наверх широкой лестницей, выстеленной так же дорожкой красного сукна, лакей с пышными бакенбардами принял у него трость и фуражку с небрежно брошенными в неё перчатками. Здесь же отирался и местный щелкопёр Недопейвода, видно, готовил репортаж, чиркая что-то карандашом на листе бумаги с подложенной под него дощечкой. Увидев Копытмана, репортёр особой радости не выказал, и хоть и сподобился на ответный кивок, однако получился он не слишком приветливым.

«Странно, отчего этот хроникёр так настроен по отношению ко мне, – подумал Копытман, поднимаясь по лестнице. – Скорее всего, он узнал о симпатиях ко мне Лизаветы, вот и взревновал, других объяснений такой холодности я не нахожу».

Парадная зала, где проходил бал, была самой большой, виденной инспектором с тех пор, как он угодил в XIX век. Не футбольное поле, конечно, но больше его половины точно. Играла лёгкая музыка, выдаваемая занявшим балкончик оркестром во главе с худым, время от времени оборачивавшимся в сторону прибывающей публики дирижёром.

«Да, – прикинул Копытман, – а этот бал, пожалуй, будет попышнее, нежели тот, который градоначальник устроил на день рождения своей супруги».

Гости тем временем подходили. Среди гражданского и чиновничьего люда, одетого всё больше во фраки, метались яркими, но редкими пятнами гусары, дамы же и вовсе, похоже, решили устроить состязание, у кого пышнее наряд да богаче драгоценности, отражавшие свет сотен, а может, и тысяч восковых свечей, большинство которых были сосредоточены в трёх огромных люстрах, в ряд свисавших с потолка, причём свет намного усиливался, проходя сквозь призму хрустальных подвесок. Но даже такое освещение инспектор ослепительным не назвал бы. Свечи есть свечи, с электрическими лампами им, увы, не соперничать.

Среди приглашённых Пётр Иванович заметил знакомые лица, в частности мелькнул управляющий богадельней Козырьков. При виде инспектора он нервно улыбнулся и как-то неожиданно ужался в размерах, пытаясь одновременно затеряться в толпе, на что Пётр Иванович только снисходительно хмыкнул. Муравьёв-Афинский с супругой и дочерьми тоже присутствовали. Увидев инспектора, обряженный в парадный мундир с голубой лентой через плечо и орденами городничий тут же кинулся к гостю, звеня шпорами ботфорт.

– Рад, Пётр Иванович, весьма рад видеть вас на нашем балу, – отпуская гостя из своих объятий, прогудел городничий и сразу стал серьёзен. – А у нас событие! Ой, какое у нас событие!

– Что-то случилось? – напрягся Копытман.

Антон Филиппович оглянулся и чуть не плачущим голосом пожаловался:

– Гусак нынче сбежал, вместе со своими компаньонами.

– Как же так?! – всплеснул руками Пётр Иванович.

– Да вот так! Не уследили. Оказалось, сообщник у них на воле был, он-то всё и провернул. Причём тать этакий, как всё хитро устроил… Окно-то с решёткой у этих выходило на другую сторону участка, и там каждые четверть часа проходил караульный. Так подельник подгадал момент, подогнал повозку, запряжённую парой жеребцов, а колёса повозки и копыта лошадей были обмотаны тряпками, чтобы по мостовой не греметь. После чего крюк подцепил к решётке, дал жеребцам кнута, те рванули и вынесли решётку с мясом. Ну эти вахлаки тут же вылезли, пока караульный на шум подбежал, они уже в повозке были, да ещё смеялись и что-то обидное кричали. Так и скрылись бесследно в ночи. Таперича уж и не поймаешь. – Городничий обречённо вздохнул. После чего резко переменился в настроении и снова приобнял за плечи гостя: – Предлагаю не портить вечер столь мрачными мыслями. Смею заметить, мой друг, вы нынче замечательно выглядите. Уверен, сегодня вы снова будете у дам иметь успех.