– Я серьезно. Ты через раз не звонишь, хотя обещаешь, а когда звонишь, то чаще всего ворчишь и просто хочешь, чтобы я послушала, как ты всех материшь. Это не отношения. – Я слышала, но не узнавала собственный голос. Видела, как он меняется в лице и как суровеет его взгляд.

– Да ты издеваешься. Я потратил на дорогу пять часов, чтобы тебя увидеть. – Он вскинул руки, и его рюкзак упал на пол. – Боже, иногда ты такая незрелая.

Я почувствовала, как внутри у меня все сжимается. Я зарыдала, не говоря ни слова, уставившись на что-то перед собой, но ничего не замечая. Он продолжал кричать что-то, но смысл его слов до меня не доходил, затем ушел, оставив свой рюкзак на полу. В повисшей тишине я опустилась на кровать. Надеялась, может, он вернется с цветами, мы будем сидеть на кровати и разговаривать несколько часов напролет, он расскажет мне про школу, а я расскажу, как ненавижу пары итальянского и скучаю по своим котам.

На улице уже было достаточно холодно, чтобы видеть собственное дыхание ночью. Снег еще не выпал, но все знали, вот-вот пойдет. В тапочках я спустилась вниз на лифте и обнаружила его, стоящего у своей машины и курящего. Такая знакомая картина, хотя и при других обстоятельствах. Я уткнулась в него, его руки по привычке обняли меня.

– Я забыла пальто, – пробормотала я.

– Ага, – сказал он, выдыхая. – Знаю.

* * *

Мы спали в моей узкой кровати той ночью. Не умещались. Тайлера это, кажется, не смущало, тот хотя бы пытался уступить мне место. Он же казался слишком большим, хоть я и была маленькой и устроилась у него под рукой. Он жаловался, что ему никогда не приходилось сталкиваться с подобными проблемами, так как он жил в общежитии братства и спал на полноразмерной кровати.

– Ага, – напомнила я ему. – Я знаю.

Утром мы купили на завтрак бейглы в городе и поехали в его апартаменты. Я соврала своим родителям, сказала что-то невразумительное о большом количестве домашней работы и необходимости учиться, из-за чего остаюсь в общежитии. Все неловкости прошлой ночи были забыты. Мы ехали, и мне было легко и весело, точно как летом. Подпевали песням по радио, остановились в закусочной Roscoe Diner пообедать, он держал меня за руку, пока вел машину. Мой парень был сексуальным, умным, и у него была настоящая жизнь – работа, машина, апартаменты, кошка. И он обожал меня. Целый день не прекращал говорить мне, что любит.

Я взяла его любимое нижнее белье, в котором, как он говорил, выглядела очень сексуально. Малиновый блеск для губ был его любимым. Снова побрила ноги с утра в общей ванной общежития, прежде чем мы уехали. Сделала все, что, знала, он любит.

Мы приехали домой, к нему домой, он заказал пиццу и начал делать напитки. «Космо». Купил еще одну бутылку розовой смеси специально для меня.

– Розовый для Лолиты, – сказал он, протянув мне стакан. С тех пор как бокал для мартини разбился, он отдавал мне коктейль в обычном стакане безо льда. С чем были связаны изменения, я не знаю.

Мы чокнулись. Выпили коктейли. Он сделал еще по одному. Привезли пиццу. Я продолжала пить. Еще по коктейлю. Я продолжала пить. Он снял с меня платье. Ему понравилось выбранное мною белье. Мне казалось, мы танцуем в гостиной, но без музыки. Я упала на колени, выпила больше, чем обычно, а с тех пор как уехала в колледж, мой желудок не привык к чему-либо, помимо пива. Меня тошнило. Он сказал, что хочет минет. Сказала, что не сейчас, мне плохо. Мы больше не танцевали, но комната по-прежнему кружилась. Он поднял меня как ребенка, занес в спальню, осторожно уложил в кровать.

Он взял подушку и положил на пол рядом с кроватью.

– Не можешь сдержать внутри ликер, дорогая? – снова подхватил меня, посадил на пол, облокотив о кровать, мои колени оказались на подушке. – Тебе нужно научиться пить, как леди.

На дверце шкафа было зеркало, прямо передо мной, рядом с кроватью. Если бы я наклонилась, то могла бы дотянуться до зеркала кончиками пальцев. Но наклоняться в тот момент было опасно. Я видела, как замерла в отражении. Казалось, все вокруг движется, кроме меня. Свет над головой отключен, но горела лампа у кровати. Комната светилась, погружаясь в темноту и выныривая из нее. Я видела, как он снимает штаны. Он разговаривал все это время, рассказывая мне, что он делает, шаг за шагом, говоря, чтобы я запомнила на следующий раз, что у меня не очень хорошо получается, и он меня научит. Что мне нужно научиться. Такого я не делала с ним прежде. Я пыталась объяснить, но слова не помогали. Он присел на секунду, грубо поцеловал меня, открыв мой рот своим языком и сунул большой палец мне между зубов, а затем запихал свой член; его рука была на моей голове, точно я кукла, а он кукловод. Он стонал и вздыхал, а я говорила себе снова и снова, закрыв глаза: «Не блевани, не блевани, не блевани». Он положил руки мне на щеки и шею, двигая бедрами, так что если я открывала глаза, то видела перед собой свое тело и свой рот с его членом. Он говорил что-то о том, как ему нравится наблюдать, как я это делаю.

Мне казалось, все длится вечность. Наблюдая, как это происходит со мной, я будто смотрела на кого-то другого, это не мое тело, это не он, это не то, как я все представляла в своих фантазиях. Со мной никогда раньше такого не случалось. Вдруг позыв тошноты взял вверх, и я отстранилась, подавшись в сторону. Ник выдохнул и схватился за свой член:

– Что за херня, Эли.

Я выставила руки, чтобы не упасть, мои ладони уперлись в серебристую панель зазеркалья, и в зеркале я увидела, что со мной случилось. Меня стошнило прямо на пол. Угодив в кроличью нору, в которой оказались наши отношения, я не понимала, как очутилась здесь и что не так с этой историей любви. Но я запомнила все, как он и велел.

16

Наверное, был такой момент, когда Пандора открыла ящик и осознала, что натворила. Однако было уже поздно – все беды мира вырвались наружу перед ее глазами, но должен был быть такой момент после этого, когда она поняла свою ошибку. Что обмен – то на это, любопытство на