Желудок скручивает от волнения, я морщусь от боли. 

– Рина, всё в порядке? – Эрик вопросительно приподнимает бровь. 

– Да, – тихо отзываюсь я.

На автомате поднимаюсь на ноги и продолжаю собирать сумку. Эрик наблюдает за мной, но я не обращаю внимания. Не до него. Совершенно не представляю, что делать, если всё окажется правдой. Это ведь крах… всему. Имени отца, его бизнесу. И ладно это, но скольким людям уже провели операцию? Что с этим делать? Как папа мог допустить подобное?

На телефон везунчика кто-то звонит. До меня доносится негромкий уверенный голос. Эрик отвечает, что мы спустимся через десять минут. 

– Михаил приехал. Ты готова? – спрашивает он.

Смотря к чему. Новость про отца поразила в самое сердце. Меня придавило неподъемной плитой, не могу сделать и вдоха. Машинально беру сумку в руки и иду к двери. Эрик забирает ее, когда мы выходим из номера и направляемся к лифту. Происходящее кажется дурным сном. Слишком ужасным, чтобы быть явью.

Мы останавливаемся на улице у внедорожника, но я не тороплюсь в него забираться. 

– Садись. – Эрик указывает глазами на сиденье, но я отрицательно качаю головой. – Мы опаздываем, Рина, – с нажимом произносит он. – Я понимаю твой ступор, по этой причине и не хотел ничего говорить, но эта новость уже всколыхнула массы и скоро получит общественный резонанс. Возможно, ты окажешься под ударом, я не знаю всех нюансов. Собственно, поэтому и не вершитель чужих судеб. Ибрагимов при желании действительно может помочь, особенно, если между вами всё решено и он обещал защиту. 

– Между вами всё решено… – грустно повторяю себе под нос и не верю, что слышу от везунчика подобные слова.

– Я не хочу лишать тебя возможности сделать выбор.

Это становится последней каплей для и без того хрупкого самообладания. 

– Тебя ввели в заблуждение, Эрик, – резко говорю я. – Это всё – история не про выбор. Это безвыходность и закулисные игры взрослых людей, о которых мне не говорилось до последнего, потому что папа изначально знал, как я отношусь к подобным вещам. Я уважаю свои границы, и если отец виновен, то он понесет наказание. На кону не просто деньги, а человеческие жизни. И я не обязана приносить себя в жертву, расплачиваться за чужие ошибки. Даже такие серьезные и носящие масштабный характер. Ответственность с себя за мою жизнь можешь снимать. Я никуда с тобой не полечу. И... ты такой же предатель, как и они.

Выдергиваю сумку из рук везунчика и иду в обратном направлении от внедорожника Михаила.

Вот теперь точно можно считать, что всё.

Рука Эрика ложится на мое плечо, и он останавливает меня. Скользит взглядом по лицу, хватка пальцев становится сильнее, когда я предпринимаю попытку сбросить его ладонь.

– Гордость – это хорошо, но сейчас ты совершаешь ошибку. Я всего лишь пытаюсь сказать, что у тебя есть выбор и никто не вправе делать его за другого человека. В таком расшатанном состоянии я не оставлю тебя одну. Идем.

Эрик забирает сумку и за руку, словно маленькую девочку, ведет меня к машине Михаила.

Я не сопротивляюсь. В душе полный раздрай и абсолютное непонимание, что делать дальше. Страшно возвращаться домой. Если всё окажется так, как сказал Эрик... Нет. Не получается до конца осознать, насколько ужасные вещи совершил отец. Осознание придет позже. Значительно позже.

Дышу прохладным, влажным воздухом, чувствуя, как парализовало все внутренности. Это ощущение теперь навсегда останется со мной, а невыплаканные слёзы вскоре превратятся в острые ледышки и остаток жизни будут резать и колоть изнутри.

– Я не преследую цель сделать тебе плохо и больно, – давит Эрик интонацией. – Если представить, что все вокруг звери, а ты добыча, и каждый из хищников норовит откусить от тебя кусок побольше, чтобы насытиться, то я травоядное, которое не желает на это смотреть, тем более принимать участие в кровавом пиршестве. В моих силах отогнать от испуганной и уставшей бедняжки всех тварей. Но сама-то бедняжка чего хочет?

Чего я хочу? Теперь не знаю.

– Я летела без ожиданий на твой счёт, но... – Осекаюсь и качаю головой. – Лучше бы ты не оставил мне выбора и был таким же хищником, как и все. Думаешь, побегу к Ибрагимову предлагать свою девственность в обмен на его помощь? Это даже звучит унизительно!

– Думаю, что не вправе решать за тебя такие вещи и идти против своих принципов в отношениях с тобой.

Эрик садится со мной на заднее сиденье, и мы едем до аэропорта в тишине. Проходим регистрацию и остаемся вдвоем в салоне самолета. На телефоне куча пропущенных от Пети. Алексей Борисович прислал СМС, в котором вежливо просит позвонить ему, как вернусь в Москву, а от отца нет ни звонка, ни сообщения. Он молчит, потому что его задержали? Открываю почту и читаю его письма одно за другим. В них нет ничего конкретного. Набор слов и извинений.

Пытаясь анализировать информацию, поднимаю голову от экрана телефона и рассматриваю непроницаемое лицо Эрика. Он работает в ноутбуке, выглядит слегка уставшим и раздраженным. Или у него болит спина. На автомате тянется за таблеткой. Все-таки спина.

Почему везунчику папа рассказал о своих якобы проблемах, а мне нет? Считает маленькой девочкой? Стыдно было признаться в тяжких грехах? Господи, сколько же вопросов. И как получить на них ответы? Но теперь, кажется, понятно, почему везунчик не стал меня трогать. Дело ведь не только в выборе? Как бы я себя чувствовала, узнав, что отца задержали, пока я проводила время в постели любовника? Хуже, чем отвратительно. Похоже, с принципами и самообладанием у кого-то и впрямь полный порядок. Как и с пониманием, кем бы я себя ощущала после такого. 

В глазах нет слёз, я редко плачу, но внутри их целое море. И опять из-за отца. За что папа так со мной? Почему обо мне не подумал, когда решался на такие рискованные шаги? Неужели деньги и блага того стоили? Я всегда была уверена в его порядочности. На этот счет не возникало сомнений. До сегодняшнего дня.

– Телефон отца недоступен, его юрист попросил меня связаться с ним, как буду в Москве. Думаешь, папу задержали?

Эрик отрывает глаза от экрана ноутбука и долго смотрит на меня. 

– Без понятия. Но если задержали, то это даже к лучшему. Не знаю, как бы себя повел, когда узнал, что из-за халатности другого человека погиб мой ребенок. На эмоциях мог бы глупостей наделать. 

– Сколько лет было сыну Бруса?

– Точно не знаю. Около тридцати, кажется. 

– А семья и дети были?

– Не в курсе. 

Я прикрываю глаза. Папа не мог. Не мог так поступить... Разве бывает, что за несколько часов всё в жизни становится вверх дном? 

Эрик просит стюардессу сделать некрепкий чай и принести воду, затем протягивает мне две цветные упаковки с таблетками.