Текли дни, плавные, тягучие, неспешные. Я не торопился исправлять и дополнять свое творение, я знакомился с ним. С его бурливыми реками, шумными водопадами, красочными, маслянистыми закатами и пастельными рассветами, с непоколебимыми скалами и гордыми, могучими деревьями, с прекрасными, фантастическими животными. Я населил свой дивный мир такими потрясающими тварями, что сам иной раз поражался, встречая их то в морских пучинах, то на горных вершинах, то в чащах густых лесов или же на раздольных, бескрайних лугах, поросших душистыми цветами и травами. Я мог часами наблюдать за их игрой, или за тем как они обхаживают своих детенышей, даже то, как они добывали пищу, приводило меня в восторг.

Однажды я залюбовался карликовой остроносой мышью, что питалась пыльцой крупных цветов. Она взбиралась по стеблю к бутону и шебуршала в нем непомерно длинным носом, выуживая нектар. Меня так умиляла эта картина, что, разглядывая крошечного звереныша, я ничего не замечал вокруг. Я смотрел, как раскачивается тяжеловесный бутон под тельцем мыша, как зверек, балансируя, перебирает крохотными лапками и виляет хвостом. Я был настолько увлечен собственным творением, что не заметил, как дальние прибрежные скалы заволокло дымом.

Неладное я почуял лишь, когда сквозь сизое марево стали пробиваться танцующие рыжеватые всполохи. Я сразу понял, что это горит вереск, покрывающий скалы, и, недолго думая, начертал дверь, ведущую прямо к пожарищу.

В одной из пещер уже унималось пламя, видимо, пожрав все, что там было и перекинувшись на более плодовитые участки. Мох и сухой вереск под жадными оранжевыми языками стремительно превращались в пепел. Огонь готов был слизать со скал всю растительность, но я предотвратил его распространение, нарисовав пузатую, переполняемую влагой тучу, которая тут же обрушилась на расползающееся пламя. Битва стихий длилась недолго, и когда над опаленными скалами повис беловатый пар, я взобрался по круче и проник в пещеру.

Едкий запах гари и дым не позволяли свободно дышать, глаза защипало, и я уже хотел было покинуть злосчастное место, решив, что разберусь в причине пожара позже, но наткнулся на что-то твердое, и чуть было не упал. Задержав дыхание, я опустился на колени и, обшарив руками дно пещеры, нашел то, что стало препятствием на пути. Аккуратно сложенные в кружок камни, вот что это было! Практически задыхаясь и уже дурея от удушья, я все же создал свечу. Каково же было мое потрясение, когда я обнаружил некое подобие очага, а рядом прямоугольную полоску истлевшего мха.

Не позволяя себе тратить время на раздумья, я ринулся искать хозяина этого логова. Уже через пару шагов моя свеча стала подрагивать от еле уловимого ветерка. Я поспешил к источнику воздуха. Оказалось, в верхней части пещеры зияла трещина, от нее то и тянуло прохладой. Я углубился вперед, и дышать стало немного легче, а через пару метров свет моей свечи выхватил из темноты нечто белое, бесформенное, как показалось мне на первый взгляд. Приблизившись к своей находке, я замер. На камнях, в пыли и копоти лежало то единственное создание, которого здесь, в Варгааре, быть никак не могло. Тонкое, скрюченное, болезненно-бледное тельце с выступающими ребрами сплошняком покрывали синяки и ссадины, спутанные волосы походили на безобразное гнездо, давным-давно покинутое выросшими птенцами. Жалкое подобие человека каким-то удивительным образом все же проникло в мой мир. Но поражало меня совсем другое обстоятельство; как такая кроха смогла в нем выжить.

Я поставил свечу на каменный выступ и, приблизившись к человеку, аккуратно приподнял его, разворачивая лицом к себе. И без того тонкое тело исхудало до неузнаваемости, но лицо, пусть и с впалыми щеками и истрескавшимися губами, я не мог не признать. Слабый намек, призрачная, бледная тень моей Мари лежала у меня на руках.

Сердце мое будто бы сделало квантовый скачок, возвращаясь на много лет назад. Я испытал то же потрясение, что и при первой встрече с Мари в интернате, только на этот раз у меня на руках умирала жертва моего эгоизма. Умирала мучительно и страшно, и кроме меня никто в случившемся виновен не был. Трясущейся рукой я начертал дверь, желая как можно скорее покинуть пещеру вместе с мученицей.

Позже, когда я отмыл в речке изувеченное крошечное тельце Мариамны, а это, несомненно, была она — девушка, чей лик я первым нарисовал в блокноте под названием Варгаар, я еще долго любовался ею. Она не была похожа ни на Мари, ни на Амну, хоть и создавал я ее как их продолжение. Несчастная Мариамна вообще мало походила на прежде встречаемых мною женщин, и все же была в ней и легкость, и грация, непонятно как сохранившаяся в столь суровых условиях.

Как только я вынес Мариамну из пещеры, так сразу попытался привести в чувства. На мое счастье, бедняжка не слишком угорела и, судя по всему, не лишилась рассудка, так мне по крайне мере показалось, когда она подняла на меня вполне осмысленные, аметриновые глаза. Я тогда чуть было не задохнулся от нахлынувших чувств, а когда она открыла рот и прошелестела что-то неразборчивое, все мое естество затопил ее переливчатый голос. И не важно, что говорить Мариамна толком не умела, ее свирелевое бормотание было в тот момент лучшей музыкой для меня.

Я усыпил бедняжку, позволив ее нечесаной головке безвольно упасть на мои руки, потом долго намывал в проточной речной воде, затем распутывал шоколадную копну волос, смазывал раны растертыми травами и обустраивал для нее уютное гнездышко, на берегу реки. Когда же моя аборигеночка пришла в себя, я скрылся и наблюдал издалека, как она осматривает шалашик из ветвей и мха, как боязливо ступает в воду, как пробует ягоды, оставленные мною.

Жизнь Мариамны с этого дня сделалась значительно приятнее. Я обустроил для нее целую пещеру, в которой были все первобытные радости: мягкая кровать с соломенным матрацем и толстым шерстяным одеялом, незатухающий огонь в очаге, навесы от дождя и ветра, а еще глиняная почва у реки, из которой моя сообразительная рукодельница налепила себе мисок и горшков. У самого ее дома я насадил немыслимое многообразие плодовых и ореховых деревьев, чтобы единственная женщина Варгаара жила в изобилии.

Мариамна радовалась бытовому раю, с наслаждением чавкала грушами, нежила тонкое выздоравливающее тело в реке, грелась у огня и самозабвенно ковырялась в глине. Я же создавал для моей куколки новый дом, надеясь, что к тому моменту, когда он будет готов, она освоит ведение хозяйства в имеющихся владениях.

Мне представлялось большое, уютное жилище с печкой, прялкой и простеньким ткацким станком, но пока Мариамна еще не вполне справлялась и с имеющимся добром. Ее неказистая глиняная посуда размокала и билась, а мои старания натолкнуть ее на мысль о температурной обработке ни к чему не приводили. Я зарывал ее творения вглубь кострища, пока она спала, и они неоднократно подвергались обжигу, прежде чем были ею найдены, но моя художница принимала преображение посуды за магию, упорно не желая повторять мой опыт. А еще она периодически забывала о том, что во время грозы нужно закрывать пещеру, опуская навесы, поэтому мне приходилось делать это самому, пока она пряталась под одеялом, дрожа от страха.

В такие моменты я задавался вопросом: «Как она додумалась сложить кострище в своей прежней пещере?» Ответ был лишь один; бедняжка настолько боялась грозы, что у нее напрочь отказывало в этот момент здравомыслие.